Мама невольно вскрикнула; тётя Джиджи положила руку на плечо сестры:
– Мег, успокойся. Ты делаешь только хуже.
Папа попытался исправить ситуацию:
– Алек, не надо, дружище. Не сегодня.
– О, я вижу, это же так предсказуемо: Алек портит вечеринку. Это же совершенно неизбежно: Алек испортит праздник идеальной маленькой Хейзел, – прорычал он, обращаясь к родным. Те смотрели на него в ужасе.
Все, кроме Хейзел. Она просто стояла, опустив руки, и смотрела на него.
А потом появились они. Слёзы.
Чуть раньше она не дала им потечь. Она сохранила их все для этого момента, для идеальной аудитории. Вот теперь хляби разверзлись. Но даже сейчас упало лишь несколько слезинок.
– Я больше не могу! – в ярости закричал Алек и, словно подхваченный ветром одержимости, бросился прочь с места своего худшего преступления. Он разрушил всю вечеринку до основания – именно так, как все и предсказывали. Он сделал всё, чтобы переиграть сестру, но в конце концов она всё равно победила.
И если этого недостаточно, то она ещё и реально заставила его поверить – на кратчайший миг! – что она действительно такая хорошая, какой притворяется. И что хотела на самом деле с ним подружиться.
Громко топая, Алек пронёсся мимо удивлённых сотрудников, толпы друзей своей сестры – в том числе Шарлотты, которую вот-вот должно было стошнить, потому что кто-то, проигнорировав все предупреждения, всё-таки накормил её шоколадом, – и пары Одиноких Фредди, даже не замечая их.
Он не останавливался, пока не пробежал как минимум через три двери и оставил какофонию из детских криков, игровых автоматов, звона и пения далеко позади. Он оказался где-то в тесном лабиринте коридоров, составлявших служебную часть семейной пиццерии «У Фредди Фазбера».
Он наконец замедлил шаг, чтобы перевести дыхание, но, лишь полностью остановившись, понял, почему никак не может выдохнуть. Он хватал и хватал ртом воздух.
Всё потому, что он всхлипывал. Как маленький ребёнок. Как капризный сопляк.
Он встал к стене и врезался в неё спиной, потом ещё раз, прижимая подбородок к груди, чтобы плечи приняли на себя весь удар.
– Это не я виноват, – снова и снова повторял он. – Это не я виноват.
Но чем больше он произносил этих жалких слов, тем лучше понимал, что это неправда. Это он виноват. Во всём. Он испортил вечеринку, испортил жизнь Хейзел, испортил все свои пятнадцать лет, искренне считая, что все против него что-то замышляют. Закрыв глаза, он снова и снова бился спиной в стену, представляя себе слёзы в глазах Хейзел, морщины на мамином лбу, папу, разочарованного качающего головой.
Наконец он настолько устал, что перестал биться о стену, – и только тогда понял, что на самом деле это не стена, а дверь. А то, что он считал звуками собственной истерики, на самом деле доносится с другой стороны двери – какой-то громкий стук.
Прижавшись головой к двери, чтобы прислушаться, он оглядел коридор, чтобы убедиться, что никто не идёт, а потом вбежал в комнату со странными звуками.
Выключатель был далеко внутри комнаты справа от него, и ему пришлось пройти в его поисках несколько шагов в темноте, хватаясь за стену. Дверь закрылась с тяжёлым стуком вскоре после того, как он прошёл внутрь.
Когда наконец зажёгся свет, Алек увидел, что это что-то вроде кладовой, только заваленной не запасами салфеток и бумажных стаканчиков, а брошенными игрушками, игровыми автоматами и механизмами. Вдоль дальней стены стояли давно не работавшие игровые автоматы, которые, насколько помнил Алек, были популярны лет десять назад. У боковой стены стояли сложенные столы, какие обычно ставят в кафетериях; прикреплённые к ним круглые сиденья делали их похожими на большие кости домино. Вдоль ближайшей к нему стены стояли ряды проволочных стеллажей со старыми или сломанными игрушками, которые, наверное, когда-то были призами. Сейчас же печальные, ничьи игрушки, заполнявшие полки, напоминали скорее не призы, а вещи, когда-то пропавшие под детскими кроватями.
Он опустился на одно из сидений столика из кафетерия, упавшего на пол.
Из носа до сих пор текло после истерики в коридоре, а подняв руку, чтобы вытереть лицо, он почувствовал, как щёку щекочет плюш, и осознал, что до сих пор держит в руках лиса.
Оторванная лапа висела лишь на нескольких ниточках. В остальном же игрушка была совершенно новой, как и обещали детям, желавшим схватить этот дурацкий купон.
– Тебя вообще не должно было даже быть здесь, – сказал Алек лису, но у него уже не было сил, чтобы слова прозвучали хоть сколько-нибудь зло. Гнев уже ушёл. Собственно, единственным, что он ощущал, был стыд – за то, что он потерпел настолько сокрушительный провал, попытавшись подставить сестру.
В его ушах по-прежнему звенели её слова: «Я хотела, чтобы ты перестал меня так ненавидеть».
Не может быть. Не может быть, чтобы сестра всё это время хотела именно этого – выиграть игрушку, которая не досталась ему, потому что хорошие дети получают призы, стоящие 10 000 билетиков, а с плохими детьми дружат только медведи.
Алек схватился за голову, надеясь избавиться от всех мыслей. Но воспоминания о сестре снова вернулись и носились внутри мозга, словно в устаревшей аркадной игре.
Картинки, которые она рисовала для него и просовывала под дверью в его комнату.
Глупые шутки, над которыми смеялась только она.
Последний кусочек тыквенного пирога, который она никогда не доедала на День благодарения, потому что знала, что он его очень любит.
Все эти моменты на прошлой неделе, когда он думал, что она пытается его перещеголять, поступить ещё хитрее, чем он сам. Когда он замечал, что она на него смотрит, но не мог понять, о чём она думает. Он считал, она что-то замышляет. Но что, если она просто смотрела? И ждала, пока он тоже посмотрит на неё?
Что, если она просто ждала, когда же он станет для неё старшим братом?
Алек с трудом мог мыслить связно.
Казалось просто невозможным, что он настолько неправильно всё понял: внимание, которым родители окружали её и жалели для него; звание паршивой овцы, которое он сам подарил себе, но был совершенно уверен, что его им наградила семья; дни, месяцы, годы сетований на то, что он в семье чужой. Что, если на самом деле они хотели, чтобы он был вместе с ними?
Он вспомнил, что Хейзел недавно сказала ему. Она была так расстроена, а он даже не понимал почему.
«Готова поспорить, ты даже не знаешь, что они переехали сюда ради тебя».
Она пыталась объяснить ему, заставить понять.
«Я хотела, чтобы ты перестал так ненавидеть меня».
Алек уже себя не контролировал. Он сжал лиса-пирата, выпуская из него дух, которого никогда и не было, а потом изо всех сил швырнул в стеллажи, стоявшие рядом с ним. Целая коробка старых, нежеланных игрушек с грохотом и писком рассыпалась по полу вместе с новеньким Яррг-Фокси с оторванной лапой.
