Мокси глянул на сообщение. Теперь, под этим углом, он выглядел действительно как легенда, которой, собственно, и был. Когда он читал, глаза его, казалось, источали жар. Губы вытянулись в прямую линию, рассекавшую лицо. Посланцу нравилась эта реакция. А позади Мокси, на маленьком столе, стоящем в комнате, он увидел банку с чем-то голубым. Приглядевшись, юноша разглядел в банке булавоуску – не то бабочку, не то стрекозу.
Закончив чтение, Мокси положил листок с телеграммой на широкую балясину, служащую крыльцу перилами, и невидящим взором обвел огород, стоящую на привязи лошадь, громоздящиеся поодаль дома.
– Вам нужно, чтобы я отвез ответ?
Мокси не ответил. Ветерок налетел и принялся играть листком бумаги.
– Почтмейстер сказал, что это срочно, а потому я…
Мокси взглянул юноше в лицо, и тот прочитал в этом взгляде нечто ужасное: в такие-то моменты и происходят события, о которых потом слагают легенды!
– Так! Нужно собраться, – произнес вдруг Мокси.
Кому он это сказал? Посланцу? Нет. Просто сказал – ни к кому не обращаясь.
– Конечно! – произнес юноша. – Вам нужна моя помощь?
Не обратив на его слова никакого внимания, Мокси повернулся и, тяжело ступая по половицам, пошел в дом.
Вновь подул ветерок и принялся играть сложенным листком бумаги. Посланец схватил телеграмму и прочитал:
Джеймсу Мокси:
Кэрол Эверс умерла тчк.
Говорила что-то про свои состояния тчк.
Красива в смерти, как была красива при жизни тчк.
Похороны через два дня тчк.
Хэрроуз тчк.
Как я понимаю, вы знали ее тчк.
Фарра Дэрроу.
Едва дочитав до конца имя пославшего телеграмму, посланец краем глаза увидел красную рубашку хозяина дома – тот уже стоял перед ним.
– Простите, мистер Мокси, но я…
Но Мокси уже протягивал ему новый сложенный лист бумаги:
– Отправить по указанному адресу.
Посланец посмотрел на бумагу, потом на Мокси, вновь на бумагу, и только теперь до него начало доходить, что Мокси передал ему ответ на привезенную телеграмму.
– Ты прочитал, так?
Посланец едва не потерял сознание от страха.
– Нет… это… это ветер.
– Там сказано – два дня. Считать нужно с сегодняшнего дня или со вчерашнего?
– Нет, сэр! То есть да, сэр. С сегодняшнего.
Мокси склонился к нему. Лицо его было крайне серьезно.
– Ты уверен? – спросил он.
– Да, сэр. ДА! Телеграмма пришла ровно…
Мокси вновь вернулся в дом, после чего вновь вышел, уже с зеленым мешком.
– Вы уезжаете, мистер Мокси? – спросил посланец.
Тот не ответил.
…Говорила что-то про состояния…
– Может, нам по пути? – робко предположил посланец.
Мокси вновь исчез в глубине дома.
– Мне совсем не хотелось вас расстраивать! – воскликнул посланец. – Черт побери! И не собирался.
Но что бы ни говорил юноша, Мокси не слышал его взволнованных речей; умом своим он был слишком далеко, в далеком, двадцатилетней давности прошлом, когда он и Кэрол еще не находились под грузом воспоминаний, когда они вовсе не имели их. Как ни болело у него на душе, но Мокси вновь оказался в том самом времени, рядом с Кэрол: вот они идут через белую зиму, каштановые волосы Кэрол уложены пучком на затылке, мило приоткрытый рот демонстрирует белоснежные зубы, а сама улыбка говорит об остром уме, который в те дни более всего был озабочен тем, что доктора говорили об ее ухудшающемся состоянии.
Мокси вышел из дома. Миновав колодец, пересек двор и оказался у конюшни. Внутри висел целый мешок корма. Мокси склонился над большой кормушкой и принялся насыпать корм, глядя, как та наполняется вровень с краями.
Это было для лошадей, на которых он не поедет.
Два дня, – подумал Мокси. Два дня – достаточный срок!
Мокси вновь пересек двор и оказался у колодца. Наполнил большое ведро и отнес его к конюшне. Действовал почти автоматически – чтобы регулярно, изо дня в день делать то же самое, ум подключать не было необходимости. Потом он открыл ворота конюшни и взял под уздцы лучшую из своих лошадей.
Немолодая, но обладавшая тем, что Мокси было нужно более всего.
Выносливостью.
Мокси провел лошадь вокруг дома, привязал к главному крыльцу и вошел в дом с главного крыльца.
Банка с булавоуской исчезла. Чтобы понять это, не нужно было особо пристально вглядываться. Ясно, ее украл посланец. Маслянистые с виду, сияющие голубые крылья насекомого были в доме единственным цветовым пятном – первым, что бросалось в глаза. Конечно, это он, посланец, прихватил банку в качестве сувенира.
Ворюга!
Мокси прошел в спальню и вновь вышел на крыльцо. В руках его было одеяло и кривой металлический тычок для очистки лошадиных копыт. Взял зеленый мешок и подошел к лошади.
Потертое, но прочное седло было приторочено к стенке крыльца.
Свинский ворюга!
Мокси скатал одеяло и приторочил его к седлу, которое, в свою очередь, взгромоздил на лошадь.
В последний раз зашел в дом.
Чертов свинский ворюга!
На кухне Мокси прихватил хлеба, а во фляжку налил из кувшина воды. Оглядел в последний раз стены своего маленького дома и вышел.
Кэрол Эверс умерла. Точка. Говорила что-то про свои состояния. Красива в смерти, как была красива при жизни. Точка. Похороны через два дня. Точка.
Мокси взлетел в седло. Жаль, что посланец отправился не к северу – Мокси быстро бы его перехватил, с его-то старой клячей!
Но Мокси не имел права терять и минуты.
Два дня!
Мокси направился в сторону Большой дороги, чувствуя, как груз этих двух дней давит на его плечи и как время – словно притворившись воздухом – начинает утекать из его легких.
Траурный прием
Элеонор в своем обыденном платье пробиралась через группки стоящих гостей, наливала лимонад и кофе, одновременно удерживая в равновесии поднос с персиковым пирогом и бисквитным тортом. Когда с ней заговаривали, она односложно отвечала, большей частью соглашаясь с тем, что ей говорили: да, да… это ужасно… так молода…
Дуайт сидел в углу на высоком стуле, напротив возвышавшегося над столом фаршированного фазана, и приветствовал тех, кто пришел разделить с ним его горе. Его густые волосы были зачесаны назад, что разом изменило его обычный облик: беззаботный вид сменила угрюмая мрачность. Лицо его никогда не было чисто выбритым, и теперь густые седеющие усы нависали над щетиной, покрывавшей натянутую кожу его физиономии. Легкое брюшко поддерживал тугой черный жилет, из кармана которого свисала начинающая ржаветь цепочка от часов. Глаза его запали, чему виной были царивший в гостиной неясный свет, черный костюм и, как все прекрасно понимали, скорбь по жене, безвременно ушедшей в мир иной.
