– Ну, начнем, – сказала она.
– Мандерс, – произнес, кивнув, Дуайт. – Сегодня ночью.
Лафайетт посмотрела на свою раскрытую ладонь.
– Не стоит так спешить. Сделайте это завтра.
– Я хочу похоронить ее прямо сейчас.
Лафайетт рассмеялась, и Дуайту показалось, что он видит эту женщину в первый раз в жизни и, наконец, в ее истинном обличье. Так бывает, когда, вступив в клуб, ты внезапно узнаешь полный свод правил, которым подчиняется уже принятый член.
– Он не станет хоронить ее ночью, Дуайт. Забудьте про это. Будем придерживаться плана.
– Плана? Кэрол умерла. И мы ее похороним. Вот наш план.
Лафайетт глянула назад, в сторону открытой двери.
– Она в экипаже? – спросила она.
В ее голосе сквозило нездоровое любопытство, отчего у Дуайта засосало под ложечкой.
– Нет, – покачал он головой. – Она дома. На случай если шериф Опал станет интересоваться.
Лафайетт обратила на Дуайта свой бесстрастный взгляд.
– Пока вы ездите к Мандерсу, – произнесла она, – она запросто может проснуться и пойти… пойти к тому же Мандерсу и поставить вас в дурацкое положение.
– Сегодня она не проснется. Так быстро это не происходит.
– А как?
– Самый короткий срок – два дня. Это то, что я помню с момента нашей свадьбы. Все это время, пока я за ней присматриваю.
– А до этого?
– Два дня, не меньше! – вскричал Дуайт.
Но даже теперь Лафайетт не выказала ни нетерпения, ни злости:
– Ну, и к чему такая спешка?
Дуайт открыл рот, потом снова закрыл. Вновь открыл и сказал:
– Я хочу похоронить ее прямо сейчас.
Лафайетт водрузила ладони на свое мешковатое брюхо. В тени, отбрасываемой ею от лампы, ее «конский хвост» напоминал хлыст.
– Мандерс поймет, что это настоящее горе, – сказал Дуайт.
– Но ведь так оно и есть.
– Именно. Так и есть.
Лафайетт размышляла над сказанным.
– Кто-нибудь еще знает, что она умерла? – спросила она.
– Да.
– И кто же? – вскинула голову Лафайетт.
– Фарра Дэрроу, наша горничная. Кэрол упала прямо к ее ногам.
– Убейте ее, – сказала Лафайетт, не раздумывая ни секунды.
– Нет.
– Почему?
– Слишком уж подозрительно.
– Ну да, – согласно кивнула Лафайетт и вдруг икнула. – Подозрения нам не нужны. Но все равно, я говорю, что вам нужно задушить жену.
– Я не стану этого делать.
– А я могла бы.
Волна гнева поднялась в душе Дуайта. Не просто потому, что Лафайетт предложила ему убить жену, но потому, что пыталась представить его полным ничтожеством, не способным на поступок. А именно это он и хотел похоронить вместе с женой.
– Да, это должно получиться, – произнесла Лафайетт, по-видимому, отказавшись от своего последнего предложения. – Мандерс сделает все, что нужно. Но это должна быть церемония, так сказать, для избранных.
– Избранных?
– Мне кажется, что ваша жена хотела бы, чтобы ее хоронили без посторонних. Никаких случайных людей, никаких любопытных глаз. Она этого заслуживает. Это нужно ей, а не вам.
– Да, именно так. Ей.
– Покажите мне, как вы все это скажете.
Много раз Дуайт репетировал перед Лафайетт, и все-таки, несмотря на то что все было уже, как говорится, на мази, напряжение было невыносимо – все-таки он должен был похоронить не кого-то там, а собственную жену. Да еще и живую!
Где-то в глубине домика Лафайетт тикали часы.
– Итак, я отправлюсь к Мандерсу и скажу так…
Лафайетт подняла руку, словно театральный режиссер перед началом сцены.
И Дуайт начал разыгрывать сцену своего появления в доме распорядителя похорон. Лафайетт встала из-за своего маленького стола. Ее глаза горели отраженным светом лампы; резкими жестами она комментировала каждое слово Дуайта, направляла его, даже ухватилась за полы его сюртука, слегка похлопывала по плечу, ерошила волосы.
– На кон поставлено слишком многое, – сказала она. – А я не могу там быть вместе с вами. Вам нужно вжиться в эту роль. По-настоящему стать вдовцом, чье сердце разрывается от горя и отчаяния.
Дуайт вновь прошел сцену, усилив, насколько смог, эмоциональный накал.
– Нет, – покачала головой Лафайетт. – И еще раз – нет. Начните заново.
– Мандерс…
– Нет!
– Мандерс…
– Нет!!!
В том же духе они продолжали несколько часов: Дуайт повторял и повторял приготовленные слова, которые эхом отдавались от стен домика, Лафайетт ходила по комнате взад и вперед.
Затем, без всяких предисловий, Лафайетт заявила, что Дуайт готов, и тот неожиданно почувствовал сильнейшее волнение, какого до этого не ощущал никогда.
– Пора, – сказала женщина скрипучим голосом, напоминающим звук несмазанных дверных петель. – Пора Дуайту Эверсу выйти в мир в качестве убитого горем вдовца.
Дуайт вышел из домика. На небе светила луна, и он вдруг с удивлением осознал, что провел здесь несколько часов, что не входило в его планы. Сзади раздался скрипучий голос:
– И, черт побери, Эверс, не забудьте про слезы. И не разгуливайте с таким уверенным видом!
Дом распорядителя похорон Роберта Мандерса, где одновременно проходил и сам ритуал прощания с усопшим, располагался на северо-восточной границе Хэрроуза, над самым кладбищем. Дом венчал собою достаточно высокий холм, и зимой порой случалось так, что траурные экипажи рисковали заскользить, потеряв управление, по обледеневшей дороге. Но теперь было лето, деревья щеголяли зеленью, лужайку перед домом покрывала густая трава, и все строение напоминало скорее хорошо ухоженное жилище обычного горожанина, чем место последнего успокоения. Дуайт считал этот дом одним из лучших и красивейших в городе, и в разговорах со знакомыми не раз возмущался тем, что столь замечательное строение используется для омовения и одевания покойников, равно как и для совершения разнообразных и совершенно бессмысленных ритуальных действий. Величественная красота – и столь неуютное предназначение! И все-таки в самом доме было нечто мрачное. Несмотря на свежую зеленую краску на ставнях, ухоженный газон и чистые окна, в которых днем отражались весело бегущие по небу облака, обитатели Хэрроуз безошибочно опознавали этот дом как Дом Смерти. Именно здесь всем без исключения жителям города предстояло завершить свой земной путь.
А самым мрачным знаком смерти, возможно, были здесь деревянные ворота с аркой, ведшие от дома прямо на кладбище.
