В английской земле говорят, что крест Христов был сделан из ольхового дерева. Но мы дома жгли ясень на рождественских праздниках, потому что он затоплял ясеневыми дровами, святой Иосиф, отчим Христов, когда разводил огонь для Марии-Девы и Младенца – Сына Божьего. Это отец мой тоже слыхал от брата Эдвина…
– Но здесь, на севере, растет мало ясеня, – сказал мальчик. – Знаешь, его извели на древки для копий в старину. По-моему, на всей земле Хюсабю только и растет один ясень – здесь, с восточной стороны, у калитки, а его отец не может срубить, потому что под ним живет домовой… Слушай-ка, Кристин, ведь у них, в Риме-граде, хранится крест Христов; они же могут узнать, правда ли это, что он из ольхи…
– Да, – сказала Кристин, – не знаю, правда ли это. Потому что, ты знаешь ведь, говорят, крест был сделан из побега от древа жизни: Сифу позволили принести тот побег из райского сада Адаму перед тем, как тот умер…
– Да, – сказал Орм, – но ты расскажи…
Немного погодя Кристин сказала ребенку:
– Ну, родич, ты бы теперь прилег. Наши вернутся домой из церкви еще не скоро.
Он встал.
– Мы еще не приветствовали друг друга как родичи, Кристин, дочь Лавранса. – Он отошел к столу, взял там рог, выпил за здоровье своей мачехи и подал рог ей.
Она почувствовала, как по спине у нее пробежала словно струя ледяной воды. Кристин невольно вспомнился тот миг, когда мать Орма хотела выпить с ней. И плод в чреве ее буйно зашевелился. «Что с ним сегодня ночью?» – вновь подумала она. Казалось, нерожденный младенец чувствовал все то, что чувствовала мать: мерз, когда она мерзла, корчился от страха, когда ей было страшно. «Но я не должна выказывать такую слабость», – подумала Кристин. Она взяла рог и выпила со своим пасынком.
Передавая рог Орму, она нежно погладила черный чубик мальчика. «Нет, конечно, я не буду для тебя суровой мачехой, – подумала она. – Для такого красивого, такого красивого сына Эрленда…»
Она спала в своем кресле, когда Эрленд вернулся домой и швырнул обледеневшие рукавицы на стол.
– Вы уже все вернулись? – с изумлением произнесла Кристин. – Я думала, вы захотите остаться на позднюю обедню!..
– Ну, и двух служб мне хватит надолго, – сказал Эрленд. Кристин взяла его обледеневший плащ. – Сейчас ясно и опять подмораживает.
– Очень жаль, что ты забыл разбудить Орма, – промолвила жена.
– А что, он огорчился? – спросил отец. – Впрочем, я не забыл про это, – сказал он тихо. – Но он так хорошо спал, что я подумал… Ты знаешь, народ и так глазел на меня в церкви, что я приехал без тебя… Мне неохота было выступать еще бок о бок с мальчиком, в довершение всех благ…
Кристин ничего не сказала. Но ей было больно. Она не могла не признать, что Эрленд поступил нехорошо.
III
В то Рождество они в Хюсабю мало виделись с людьми. Эрленд не хотел ехать, куда его приглашали, все время сидел дома, в своей усадьбе, и настроение у него было скверное.
Дело в том, что ожидаемое событие он принимал гораздо ближе к сердцу, чем это могла предположить его жена. Он так хвастался своей невестой с тех пор, как его родичи добились для него согласия в Йорюндгорде! И ни в коем случае не хотел, чтобы кто-нибудь подумал, будто он относится к ней или к ее родичам с меньшим уважением, чем к членам своего собственного семейства. Нет! Все должны знать, что он считал за честь и почет для себя, что Лавранс, сын Бьёргюльфа, выдавал за него свою дочь. А теперь люди скажут, что, конечно, он уважал эту девушку не больше, чем дочь любого мужика, если посмел нанести такое оскорбление ее отцу: спал с его дочерью еще до того, как ее отдали ему в жены! На свадьбе Эрленд настойчиво приглашал родителей своей жены обязательно побывать к лету в Хюсабю, взглянуть, как идут у него дела. Ему не только очень хотелось показать им, что он привел их дочь не в бедный и худородный дом, его также радовала мысль о том, что он будет разъезжать повсюду и показываться в сопровождении таких красивых и видных родителей жены. Он понимал, что Лавранс и Рагнфрид выделятся всюду, куда бы они ни приехали. И он считал с того раза, как был в Йорюндгорде, когда там сгорела церковь, что, несмотря ни на что, Лавранс не так уж плохо к нему относится. А теперь было мало оснований думать, что свидание между ним и родителями его жены доставит удовольствие им или ему.
Кристин огорчало, что Эрленд очень часто срывал свое дурное настроение на Орме. У мальчика совершенно не было сверстников, с которыми бы он мог проводить время; поэтому случалось, что он докучал и надоедал взрослым; бывало, что он портил что-нибудь. Однажды он взял без спросу отцовский самострел французской работы и сломал что-то такое в замке. Эрленд ужасно рассердился, он дал Орму пощечину и поклялся, что мальчик не получит больше позволения даже касаться самострелов, пока он здесь, в Хюсабю.
– Орм не виноват, – сказала Кристин не оборачиваясь. Она сидела спиной к ним обоим и шила. – Пружина выскочила, когда он взял самострел, и он пытался вставить ее. Нельзя быть столь несправедливым и запрещать такому большому сыну пользоваться одним из многих самострелов, которые есть у тебя в усадьбе. Уж лучше отдай ему тогда один из тех, что лежат в оружейной.
– Можешь сама подарить ему самострел, если тебе так хочется, – сердито сказал Эрленд.
– Охотно, – ответила Кристин, не меняя позы. – Я поговорю об этом с Ульвом в следующий раз, когда он поедет в город за покупками.
– Иди сюда, Орм, и поблагодари свою добрую мачеху, – произнес Эрленд. В голосе его были насмешка и гнев.
Орм так и сделал. А потом поскорее выбежал за дверь. Эрленд немного постоял молча.
– Ты сделала это больше для того, чтобы позлить меня, Кристин, – сказал он.
– Да, ведь я, как известно, чертовка! Ты уже говорил мне это, – отвечала жена.
– Но вспомни, моя дорогая, – грустно сказал Эрленд, – что я говорил в тот раз не всерьез.
Кристин не ответила и не подняла глаза от шитья. Тогда он ушел, а она потом сидела и плакала. Она полюбила Орма, и ей казалось, что Эрленд часто бывает несправедлив к своему сыну. Но главное, молчаливость мужа и недовольное выражение его лица теперь так мучили ее, что она полночи лежала, заливаясь слезами. А после этого весь день ходила с головной болью. Руки у нее так похудели, что теперь ей приходилось надевать на пальцы сверх своих колец, обручального и венчального, еще несколько серебряных колечек, которые хранились у нее со времени детства, иначе кольца сваливались с пальцев, пока она спала.
* * *
В воскресенье перед началом поста к концу дня неожиданно приехали в Хюсабю господин Борд, сын Петера, со своей дочерью, вдовой, и господин Мюнан, сын Борда, со своей женой. Эрленд и Кристин вышли во двор встретить гостей и поздравить их с приездом.
С первого же взгляда на Кристин господин Мюнан хлопнул Эрленда по плечу:
– Ты, как вижу, так ухаживаешь за женой, братец мой, что она отлично поправляется в твоей усадьбе. Ты теперь совсем не такая худая и болезненная, Кристин, какой была у себя на свадьбе. И у тебя гораздо больше свежих красок в лице, – засмеялся он, потому что Кристин покраснела, точно цвет шиповника.
