Но девочка осталась. Получила две рубахи, плетёные лапоточки, одну из материных лент и имя, совсем ей не подходящее. Оно звучало слишком наивно и просто, слишком обычно для дочери леса. Поэтому я зову её Ярой. Просто Ярой.
Когда я первый раз произнёс это, она постучала по моему лбу костяшками пальцев, а потом привыкла.
* * *
Я повторяю имя снова и снова. Громко, мысленно. Слова царапают горло, рвутся с приоткрытых губ, и приходится сжать челюсти, чтобы молчать.
Яра, прошу, вернись домой.
* * *
Мама принялась воспитывать лесную девочку. Вместе они готовили, убирали, а по вечерам пытались заплетать косы. Яра училась быстро. Всему, кроме перетягивания волос тугими жгутами алой ленты. Этим — и только этим — она злила маму. А ещё злила соседей, потому что быстро работала, ходила простоволосой, собирала больше ягод и грибов, чем кто-либо в деревне. Злила соседских детей, потому что не хотела с ними играть. Злила меня, потому что часто била глиняную посуду, первой находила заячьи следы и всегда меня защищала. Даже когда я выпил кувшин молока, своровав у собственной семьи.
Яра сказала, что разлила. Случайно. Ненароком. Наказывайте, раз заслужила.
В тот вечер я, обиженный, сидел на крыльце, строгал деревяшку и чувствовал себя разбойником — сильным, свободным, взрослым и никому не нужным. Ненужным, а значит находящимся не на своём месте. И решил уйти. Собрать котомку, уйти в лес, скитаться, потом поймать лешего или, может, чужака. Привести в деревню: вот, пожалуйста, это я его поймал, а вы сидели со своим молоком.
Я услышал босоногое шлёпанье по деревянному полу. Появилась Яра. Одёргивая рубаху, села рядом на крыльцо и молча протянула веточку земляники.
* * *
Белая ткань соскальзывает с последней ступеньки. Голые ступни касаются земли — ещё тёплой, шершавой, но теперь чужой. Она уже отпустила свою дочь, — намного раньше, чем её отпустили мы.
Я старательно прячу взгляд, но всё же выхватываю слепящий белый подол. Смотрю на него искоса, будто бы неохотно, чувствую, как в каждой частичке тела расцветает трескучее пламя, как оно собирается в круг и разгорается сотнями солнц. Смотрю на крошечные пальцы, выскальзывающие из-под подола на несколько мгновений. На бёдра, скрытые сарафаном, на слишком тонкую талию. На грудь, на открытые, в обход обычаев и традиций, ключицы и плечи.
* * *
Бабушка умирала медленно и тихо. Мы сидели у её кровати по очереди, забывая на время о домашних делах. После отца приходила мама, после матери — Яра, а потом я. Когда я зашёл в дом в последний вечер, сухая рука с обвисшей складками кожей покоилась на голове Яры, низко склонившейся над впалой грудью.
Знакомый горячий шёпот:
— Красивая выросла наша девочка, правда? Тощая только, не откормили.
Я подошёл ближе. В полумраке комнаты бабушкино лицо было совсем серым и неподвижным. Она лежала под полупрозрачной синей простынёй, под которой тёмным силуэтом вырисовывался её скелет — всё, что осталось от некогда сильного тучного тела.
Бабушка впервые назвала Яру по имени и попросила её принести воды. Я успел заметить, какими прозрачными и влажными стали зелёные глаза Яры, когда она уходила. Без её жёлтого сарафана в комнате стало совсем бесцветно и пусто.
— Она красивая, наша Яра. Красота погубит её. Красота всегда губит.
Бабушка умерла ночью, во сне, не выпуская из холодной мягкой ладони земляничные листья.
* * *
Первый цветок расцветает в каштановых волосах Яры. Розовый цветок сереборника от князька, скалящего зубы в противной улыбке. Он сватался к Яре прошлой весной, но получил отказ, который не принял. Он продолжил преследовать её, караулил в поле и у колодца. А потом его сбросила лошадь. Ускакала в деревню, оставив хозяина одного в лесу, неприветливом и чужом, до самой полуночи. Когда он вернулся, то объявил Яру колдуньей. Она только рассмеялась, выйдя на крыльцо с ушатом помоев.
— Сереборник колется, олух. А ты приколол его к самой щеке.
* * *
Когда объявили сбор на капище, я не думал, что это серьёзно. Пошёл туда с поля, в мокрой рубахе — думал, быстро вернусь домой. Когда сказали, что пробуждается Змей, я не поверил. Когда начали называть имена, прислушался. Когда назвали Яру — даже не по имени, просто указали на семью, — я понял, что всё пропало.
— Красивая! Понравится Змею.
— Тонковата, тростинка, зато личико какое…
— Он надолго уснёт.
— Всё равно не наша она, лесная…
Когда я бежал домой по плывущей перед глазами дороге, мне казалось, что завтра мир закончится. Его просто не будет — чёрная пустота, растёкшаяся под чертогом богов по какой-то случайности, ошибке, судьбоносной неточности.
Дома уже было пусто и темно.
Яру я нашёл в лесу.
* * *
В волосах расцветают всё новые цветы: купальница, колокольчик, горстка незабудок, кашка. Я сжимаю в кулаке букет крошечных белых звёздочек, похожих на цветущую землянику.
Когда она приближается ко мне, я чувствую её тёплый сладковатый запах. И поднимаю взгляд.
* * *
— Твоя красота спасёт нас.
Слова князя передала мне мать. Я не хотел оставлять Яру одну после того, как нашёл её в лесу. Снова на земляничной поляне, в зелени которой уже растворились последние алые ягодки. На её коленях рассыпались полевые цветы. Она пыталась сплести их вместе, но стебли то ломались, то выскальзывали из объятий друг друга. Увидев меня, она разозлилась. Потом только сказала, что училась плести венок на Купалу. Никогда не ходила на праздник. А в этом году решилась.
Но тогда, на поляне, она принялась чертить меня, ругать на чем стоит свет, и, когда я упал на колени рядом с ней, хотела по привычке ткнуть в лоб. Я успел перехватить её руку. Обнял порывисто — впервые за столько лет — и отчётливо ощутил её земляничный запах. Мне казалось тогда, что если сидеть вот так, положив мозолистые большие ладони на тонкую талию и спрятав её лицо где-то между моими плечом и грудью, то удастся спрятать её от всего мира. От людей. От князя. От Змея.
«Красота спасёт».
Когда мы с отцом вернулись домой, мать плакала. Яра молча сидела рядом, гладила её по спине одинаковыми отрывистыми движениями и смотрела в одну точку. Когда мы вошли, она быстро выбежала из дома и вернулась только затемно, с полевым букетом, красными пятками от последних переспелых ягод и грязными разводами на щеках.
* * *
Я вижу разводы сейчас, прозрачные, влажные и солёные. Недавние слёзы дымкой растеклись по лицу, оставив едва заметный след. Я почти не вижу их тусклого блеска. Я вижу зелёные глаза, которые она старательно скрывает за опущенными веками.
Когда она подходит ко мне, то по-прежнему прячет взгляд.
