Сейчас это чутье противно шевельнулось, но Ян решил, что в небе оно работает неправильно.
Внезапно самолет тряхнуло, как на ухабе, и Ян вдруг понял, почему монашка поменялась местами с ребенком. Не хотела она смотреть в окно, просто во время аварийной посадки у тех, кто сидит в проходе, больше шансов выбраться из самолета живыми.
– Давайте поменяемся? – предложил он своей соседке.
Она отрицательно покачала головой:
– Нет, спасибо.
– На всякий…
Старушка улыбнулась и приложила палец к губам.
– Какой город все-таки, глядел бы не нагляделся, – протянул Зайцев.
Иван кивнул и посмотрел вниз. С такой малой высоты он только людей не различал, а автобусы и машины было видно отлично. Вот полетела зеленая стрела электрички, а вот не спеша огибает город длинная гусеница товарняка… Стоящие поодаль трубы ТЭЦ выпускают дым, густой и курчавый как овечья шерсть, и он плывет вверх спокойно и величаво. Безветрие, ясный день, который в Северной столице выпадает раз-два за год. Солнце, бьющее в глаза здесь, на земле ласково заглядывает в окна, зовет на улицу… Кипит жизнь и радость, а он через полчаса перестанет быть частью этой радости. Как произойдет этот переход от жизни к смерти? Успеет ли он что-то почувствовать?
– Как будет, так и будет, – оборвал он себя.
Вдруг самолет качнуло, и загорелась лампочка отказа левого двигателя.
– Степаныч, вылезай, – крикнул Зайцев, но бортинженер уже и без команды спешил к своему рабочему месту.
– Аэрофлот три девять три, отказ левого двигателя, прошу заход по прямой, – сказал Зайцев в микрофон.
– Три девять три, заход по прямой разрешаю.
– Ну, ребята… – закусив губу, Лев Михайлович повернул штурвал влево.
Бортинженер пытался завести двигатель, тот вышел на режим, но тут же заглох, и больше уже не реагировал.
– Ничего, ничего, на одном посадим.
Только Лев Михайлович успел это сказать, как самолет снова качнуло, и тишина ударила по ушам. Отказал второй двигатель.
Вот и все, понял Иван.
– Ну что, на речку? – сказал Зайцев буднично.
– На речку.
Промелькнуло воспоминание, обрывистый берег с нависающими корнями узловатой березы, узкая полоска песка, камыши у берега и длинные дощатые мостки, теплые от солнца, по которым так здорово было разбежаться и нырнуть рыбкой или солдатиком, стараясь войти в воду как можно тише, без брызг. Родители, Лиза в сарафанчике… Может быть, эта секунда и станет его раем, растянувшись в вечности?
Иван тряхнул головой. Для них все кончено, но расслабляться рано. Надо утопить самолет в Неве, чтобы избежать гибели жителей города.
– Вань, ты же приводнялся? – вдруг спросил Зайцев.
– Так точно.
– Бери управление, сажай. Главное, не суетись, сейчас все время – твое.
– Принял. Оповестите кабинный экипаж.
Иван убрал закрылки и чуть потянул штурвал на себя. Время распухло, растянулось, как будто из него надули воздушный шарик. Казалось, час прошел, прежде чем они стукнулись о поверхность реки, и стекла кабины с шумом захлестнуло водой. Он едва успел подумать, что ошибся по тангажу, и сейчас они уйдут на дно, как вода схлынула, и он увидел перед собой каменную опору. Она стремительно увеличивалась и неслась Ивану прямо в лицо, так что как под микроскопом был виден каждый камень высокой гранитной башни и переплетение чугунной арки.
– Мост, сука.
– Сука мост, – подтвердил Лев Михайлович.
– Эх, тормоза бы…
– Сгруппируемся, мужики.
Иван положил руки на приборную панель и пригнул голову, понимая, что это не спасет, когда они со всей дури вмажутся в каменную опору. Зато если Гранкин в салоне не растеряется и нормально организует эвакуацию, то пассажиры останутся живы.
Самолет падал. В иллюминаторе по-прежнему было безмятежное синее небо, но Ян чувствовал, как они быстро неслись к земле. Он сжался, ожидая удара, после которого мир исчезнет. Тьма и чернота, а из того, что он себе сегодня навоображал, ничего не сбудется. Он не поселится в доме с эркерами, и не станет профессором, и никогда не наденет накрахмаленный двубортный халат. Через несколько минут судебные медики будут искать его тело среди обломков, а он ничем не сможет им помочь.
Вчера они с отцом ходили в парикмахерскую к его любимому мастеру. Мартин Иванович побрил его опасной бритвой, отчего щеки сделались гладкими, как у ребенка, а потом постриг тщательно, волосок к волоску, и они вместе с папой долго восхищались, какой Ян красавец, а с идеальной стрижкой Мартина Ивановича вообще глаз от него не оторвать, и как жаль, что он уедет из Таллина в Ленинград, где таких мастеров нет, и там быстро обрастет.
«Теперь, похоже, не обрастет», – подумал Ян с какой-то непонятной веселостью. Встретившись взглядом с парнишкой, он увидел, что зрачки того расползаются, как чернильные пятна, и нашел в себе силы улыбнуться и подмигнуть. Мол, ничего страшного, так и надо. Мальчик попытался улыбнуться в ответ, но вышло не очень. Монашка взяла парнишку за руку, а Ян вдруг почувствовал на своей руке прикосновение сухой старческой ладони.
Стюардесса приказала сгруппироваться, и Ян послушно уткнулся лицом в скрещенные руки, понимая, что это простая формальность.
– Не волнуйся, – сказала старушка.
– А как вашу внучку зовут? – спросил Ян.
– Олечка.
– Дай бог ей… – Он замялся, не зная, что еще полагается сказать в таких случаях и можно ли помолиться, чтобы мама с папой пережили его смерть, и вообще все было хорошо у тех, кто остается.
Раздался сильный удар, Ян зажмурился, вонзил ногти в ладони, готовясь к боли, но прошла секунда, потом вторая, а потом стало ясно, что он жив.
* * *
Юра немного успокоился. Погода стояла отличная, полный штиль, движение по реке было довольно вялым, ведь навигация только-только началась, и в этом году необычайно рано, поэтому многие суда еще не вышли на линию. Не путались под ногами экскурсионные пароходики, не проносились гордо «метеоры», поднимая волну. Свободно и спокойно было на Неве. Плоты вели себя прилично, не собирались рассыпаться и затонуть, и команда не проявляла признаков того, что собирается поднять мятеж и вздернуть на рее своего незадачливого капитана.
Действительно, что может случиться в такой денек?
Когда прошли мимо нарядного красно-белого здания Двенадцати коллегий, Юра пригорюнился. Он год за годом штурмовал эту цитадель науки, но безуспешно. После школы подал на исторический, получил двойку и загремел в армию. Вернулся, снова подал, на этот раз недобрал баллов и пошел в речное училище, получил профессию, но история все равно манила. Если внимательно всматриваться в глубину веков, то стереотипы размываются, картинка становится все менее ясной и все более захватывающей, так что голова кружится.
