Кажется, искренность экипажа произвела хорошее впечатление, потому что их накормили обедом в столовой для начальства и посадили в самолет, как королей.
Не успели приземлиться, как попали в клещи к собственному начальству, где пришлось повторить все по третьему разу.
Иван ожидал феерического разноса, но после соблюдения формальностей начальник авиаотряда сказал, что гордится ими, и пожал руки так сердечно, что Иван едва не прослезился. Начальник предупредил, что их отстранят от полетов на неопределенный срок, но это не должно тревожить и пугать, ведь таковы правила. Как только расследование будет закончено, а врачи подтвердят, что пилоты готовы исполнять свои обязанности, они сразу вернутся в строй.
– А пока отдыхайте, ребята, занимайтесь семьей, – сказал начальник добродушно, – наверняка ведь у всех долгов накопилось по этой части… И вот еще что. По своему опыту знаю, что оно еще будет накрывать. Кажется, все позади, а оно нет-нет да и накатит. Поделать тут ничего особенно нельзя, но если знать, что это нормально, то и переживать легче.
Иван кивнул, а сам удивился тонкой душевной организации гражданского человека. Когда он катапультировался, ситуация была похлеще, чем сейчас, а ничего на него потом не накатывало и ничем не накрывало. И сейчас не будет.
То ли от воспоминания, то ли просто от усталости, но вдруг сильно заныла спина в месте сломанных позвонков, и Иван едва не поддался искушению взять такси до дома, но, сообразив, что из-за отстранения пару месяцев будет получать гораздо меньше обычного, поехал общественным транспортом.
Дома никто не вышел его встречать. Иван постоял в прихожей, прислушиваясь. Из кухни раздавалось шипение масла на сковороде, звон посуды, в Стасиковой комнате дед выговаривал внуку: «Опять ты лежишь, как старая барыня на вате», все как каждый день.
Аппетитно пахло жареным луком, на полке для обуви аккуратно стояли ботики сына, совсем крошечные рядом с его собственными кроссовками.
«Вот я и вернулся, – вздохнул Иван, – после ненастоящей смерти в ненастоящую жизнь».
Надеясь, что спецслужбы сработают добросовестно и слухи о необычной посадке в Ленинграде не докатятся до Москвы, Иван не стал ничего рассказывать родным. Лиза и так не спрашивала, а отцу он сдержанно доложил, что пришлось сесть в Пулково из-за технической неисправности, никто не пострадал, но формально это предпосылка к летному происшествию, и до конца разбирательств экипаж отстранили от полетов. Папа процедил: «Надеюсь, что твоей вины тут нет», а на лице его появилось привычное выражение брезгливости, как бывало всегда, если сын не оправдывал ожиданий. Это выражение до сих пор больно уязвляло Ивана, и он даже всерьез хотел не рассказывать про отстранение, чтобы его не видеть, просто не сумел придумать, где ночевать, когда он якобы в рейсе.
Зайцев сказал воспринимать отстранение как отпуск, но у Ивана пока не получалось.
Было очень странно оставаться дома одному, как неприкаянному. Он собирался, но понимал, что в аэропорту ему, конечно, всегда рады, но все заняты своей работой, и вид праздношатающегося пилота будет только раздражать людей. Тогда Иван просто ехал куда глаза глядят, выходил в незнакомом районе и гулял, чувствуя себя призраком.
Пробовал ставить себе цели, например, купить Стасику книгу, которую тот еще не читал, или прочесать мебельные, вдруг выкинут приличный диван, а то их с Лизой совсем расшатался.
Только это не очень помогало, безделье с каждым днем все сильнее пригибало его к земле, и вместо отдыха получалась тоска.
Он бы, наверное, совсем зачах, но тут позвонил Лев Михайлович с вопросом, не хочет ли Иван поработать на любимого командира.
Иван согласился, и на следующий день поехал к Зайцеву на дачу, где под руководством его супруги, суровой женщины, поразительно похожей на Чингисхана, весь день копал ямы под фундаментальный забор.
После трудов праведных попарились в баньке, выпили, и Ивану полегчало. Зайцев признался, что дал ему отменную характеристику официально, и неофициально тоже сказал, кому надо, так что после завершения расследования Ивана введут командиром, дело решенное. Поэтому сейчас надо не бездельем маяться, а читать умные книжки, в том числе и по психологии, чтобы подойти к новой должности уже во всеоружии.
– Техника – это, конечно, хорошо, – приговаривал Лев Михайлович, методично стегая Ивана вениками, – но летают-то на ней люди, к ним должно быть главное внимание. Вот ты посадил на воду, всех спас, герой-разгерой, верно?
– Да я просто…
– Верно, верно, не скромничай! Ты молодец! Но если бы я тебя не слушал? А? Не дал бы тебе выговориться, так и не знал бы, что ты имеешь опыт приводнения, и что тогда? Еще я мог экипаж так застращать, что мы бы и до Ленинграда не долетели.
– Лев Михайлович, что мы живы, это целиком ваша заслуга.
Укоризненно покачав головой, Зайцев плеснул еще водички на раскаленные камни и сел на полок.
– Балда ты, Ваня, балда, – сказал он горестно, – я же не свою доблесть хочу выпятить. Мне уж чего, пенсионеру старому, выпендриваться. Я к тому это говорю, чтобы ты понял – если у тебя больше силы, чем у других, то трать ее на поддержку, а не на давление.
На следующий день Иван отправился в библиотеку, расположенную на первом этаже соседнего жилого дома, где ему выдали армейский учебник по психологии образца пятидесятого года и брошюру «Психология старшеклассника». Это было все, чем районная библиотека располагала по данному вопросу, но Иван понадеялся, что военная мысль окажется простой, ясной и исчерпывающей и не потребует от него более глубокого изучения предмета.
Дома он сел за стол, приготовил тетрадь и ручку для конспекта, раскрыл учебник, но не успел осудить вульгарных материалистов, которые пытаются отождествить психику с материей, как позвонили из аэропорта, чтобы он приехал и дал показания.
– Чистая формальность, – успокоили Ивана, и он не сомневался, что это в самом деле так. Когда происходят крупные происшествия, органы следствия просто обязаны отреагировать, таков порядок.
Следователь оказался симпатичным человеком лет сорока или чуть больше, и Иван довольно приятно провел время, беседуя с ним.
Он повторил свой рапорт о происшествии, но более подробно, с пояснениями, необходимыми для несведущего человека.
Следователь слушал с азартом, будто смотрел интересный фильм, охал, округлял глаза в самых острых моментах, искренне восхищался мастерством и выдержкой пилотов, а в конце встречи, после того как Иван подписал протокол, заверил, что волноваться не о чем, после технической экспертизы самолета дело будет прекращено.
Услышав это обещание, Иван приободрился, и только по дороге домой сообразил, что радоваться-то особо нечему. Почему сразу не прекращено, если нет ошибки экипажа? А как же неисправный механизм стойки шасси? За это никому не надо отвечать? Не хочет ли приятный интеллигентный следователь доказать вину конструкторского бюро или авиастроительного предприятия? В крайнем случае выследить иностранного шпиона и вредителя, вкрутившего неисправный болт с целью диверсии? Почему дело никогда не продвигается дальше ошибки исполнителя? А самое грустное, что этот самый исполнитель, если его не наказали, счастлив как дитя, прыгает до небес от радости, что торпеда прошла мимо, и в голову не приходит потребовать удовлетворения за пережитый стресс. Если вдруг они всем экипажем во главе с Зайцевым пишут телегу в прокуратуру, требуя возобновить расследование и наказать людей, чьи действия чуть не привели к гибели пятидесяти человек, то это будет расценено в лучшем случае как коллективное психическое расстройство, вызванное пережитым стрессом. Вернее же всего, сработает железный принцип: высунулся – получи! Хочешь знать, кто виноват? Так ты сам и виноват! Понял? Вот и молчи в тряпочку…
