…Иван занял место рядом со Львом Михайловичем и заседание началось. Вызвали диспетчера, который вел их в Пулково.
Тот спокойно и гладко, как по бумажке, рассказал, что, как только получили сообщение, что в Пулково следует пассажирский самолет с неубранным шасси, сразу стали готовиться к аварийной посадке. Отложили вылеты, по возможности развели прибывающие самолеты по другим аэродромам, подготовили полосу, пригнали пожарные расчеты, машины «Скорой помощи» и эвакуировали людей из здания аэровокзала.
Когда терпящий бедствие рейс прибыл, все было готово к аварийной посадке, но командир доложил, что на борту еще керосина две тонны четыреста. Садиться с таким количеством крайне опасно, поэтому диспетчер пустил самолет по периметру зоны ожидания на предельно малой высоте.
– Что же было дальше? – спросил прокурор, трагически заламывая руки.
– Пошли на второй круг, потому что топлива оставалось еще много.
– Много это сколько?
– Много.
– Вы не в детском саду, свидетель! Отвечайте на заданный вопрос!
– Я и говорю, много еще оставалось.
Прокурор воздел очи горе, всем своим видом выражая презрение к туповатому диспетчеру. Иван поморщился. Этот сухощавый непромытый мужчина в засаленной форме вызывал у него омерзение. И так не хочется в тюрьму, а когда тебя отправляет туда такой помойный персонаж, вообще тоска…
– Хорошо, сформулирую вопрос более доступным для вас образом. Какую цифру назвал командир воздушного судна при заходе на второй круг?
Диспетчер потупился.
– Слушаем вас.
– До хрена, – пробормотал диспетчер.
– Что? Громче, пожалуйста.
– Зайцев сообщил, что пойдет на второй круг, потому что топлива еще до хрена.
– И вас устроил этот хамский ответ?
– Вполне.
– Вы не уточнили, сколько конкретно топлива на борту?
– Нет. Нужно понимать, какая тогда сложилась ситуация. Неисправный борт, люди готовятся к смертельно опасному маневру, понимая, что кто-то из них, а может статься, и все посадку не переживут. Тем не менее командир полностью контролирует ситуацию, так стану ли я придираться к словам? Человек чуть-чуть расслабился, на йоту отступил от инструкции, стравил пар, зато у него хватит сил посадить машину.
– Таким образом, вы пустили самолет на второй круг, не уточнив важнейший показатель. Ибо до хрена понятие весьма расплывчатое, не так ли? – Прокурор налил себе воды из такого же замызганного графина, как и он сам, и бесконечно долго пил. – Что ж, расскажите теперь, к чему привело это ваше разгильдяйство.
– Через пятнадцать минут полета командир сообщил об отказе одного двигателя и попросил разрешения на заход по прямой.
– Другими словами, до этого неисправный самолет обретался в окрестностях Ленинграда, а когда повреждения усугубились, вы дали разрешение лететь через центр города, верно?
Диспетчер кивнул.
– Терпящий бедствие самолет вы пустили над головами мирных горожан, – загремел прокурор.
Диспетчер развел руками.
– Дело в том, что отказ одного двигателя штука неприятная, но не смертельная, – сказал он спокойно, – почти наверняка если не в этом зале, то в этом квартале точно найдется человек, который летал на самолете с отказавшим двигателем, не подозревая об этом.
Иван перевел взгляд на судейское место. За длинным столом на креслах с высокими деревянными спинками сидели судья, молодая женщина с милым нежным лицом, и народные заседатели – чернявая дама, похожая на ворону, но очень элегантная в этом сходстве, и симпатичный невыразительный дядя средних лет. Смотрели они спокойно и скучающе, и ни с одним из них Ивану встретиться взглядом так и не удалось. Вспомнилось, как Лиза читала Стасику роман американской писательницы Харпер Ли с каким-то смешным названием. Обычно сын читал сам, но тут книгу дали только на два дня, а у Стасика как раз поднялась температура, буквы расплывались перед глазами, но он ни за что не хотел отдавать книгу, пока не узнает, чем кончится, и Лиза читала вслух, пока не охрипла. Иван не вслушивался, но запомнил фразу, что присяжные никогда не смотрят на подсудимого, если вынесли обвинительный приговор.
Вот и у них с Зайцевым такой же случай. Судьба их решена, зачем смотреть им в глаза и понимать, что они не пешки в чужой игре, а живые люди…
Иван вздохнул, и внезапно его настигло еще одно воспоминание, заставившее забыть обо всем остальном. Однажды он, отоспавшись после рейса, мирно пил чай на кухне, как вдруг к нему вышел Стасик и спросил: каково это – умирать, когда ты не дочитал книжку? Иван чуть не поперхнулся от неожиданного вопроса, а сын уточнил, что, наверное, очень обидно, ведь ты точно никогда не узнаешь, чем кончится. Иван перевел все в шутку, сказал, что старые люди читают мало и в основном книжки своей юности, сюжет которых им прекрасно известен. Только сейчас, сидя на скамье подсудимых, он вдруг понял, что сын имел в виду не дедушку, и стало так стыдно и тоскливо, что Иван перестал слушать.
Сегодня Бабкин определенно был в ударе, отрабатывал с перебором, вызывая у Ирины стойкое ощущение скрипа железа по стеклу. Тупой, беспринципный, омерзительный, а ведь сделает карьеру, особенно теперь, когда Макаров оставил пост прокурора и не сможет больше тормозить его.
– Давайте подведем итог вашей работы, – сурово сказал Бабкин диспетчеру, – вы не уточнили количество топлива на борту, не выяснили причину отказа двигателя, но разрешили самолету лететь над центром города. Вы понимаете, к катастрофе какого масштаба это могло привести?
Диспетчер опустил голову:
– Да, я это сразу понял, как только самолет исчез с радаров.
– Вы понимаете, что должны были стоять не на свидетельском месте, а находиться рядом с подсудимыми?
– Да, понимаю, и я был к этому готов. Было тяжело сознавать, что своим необдуманным решением я обрек множество людей на смерть… Да что там говорить! Воскресенье, хорошая погода, горожане поехали гулять в центр, а тут такое. В общем, можете себе представить, что мы почувствовали. И тут бежит девочка из справочного, кричит, из ментов… из милиции то есть звонят, говорят, на Неву сел ваш самолет. Мы сначала даже не поверили, ну а потом что ж? Раз посадка совершилась, надо аэропорт открывать, рейсы пускать, так что началась обычная работа, и переживать стало некогда.
– Тем не менее вы признаете, что вместе с экипажем допустили грубую ошибку? – не отставал Бабкин.
– Нет, не признаю. Я не нарушал инструкций.
– И тем не менее из-за ваших некомпетентных действий чуть не разрушилось полгорода.
Ирине стал надоедать этот балаган.
– Товарищ гособвинитель, позвольте напомнить, что в суде мы рассматриваем только то, что произошло, а что могло произойти, находится вне сферы наших интересов, – процедила она.
