Итак, на основе анализа содержания Конституции Норвегии 1814 г. можно сделать следующие выводы. Во-первых, Конституция Норвегии по своей форме является достаточно проработанным правовым документом, логически стройным и доступным для понимания рядовому жителю Норвегии. В этом смысле она намного превосходит Конституцию Швеции 1809 г., на которую она, бесспорно, ориентировалась, Единственным существенным недостатком является слабая проработанность раздела о судебной власти, в котором освещена только деятельность высшего уровня судебной системы. Нижестоящие суды оказались вне сферы действия Конституции.
Во-вторых, по форме правления Норвегия является конституционной парламентской монархией в чистом виде. Центр тяжести политической власти явно смещён в сторону Парламента (Стортинга). Законодательные полномочия Короля крайне ограничены (всего лишь право законодательной инициативы и право отлагательного вето). В сфере исполнительной власти полномочия Короля существенно ограничены Госсоветом, членов которого он, правда, сам назначает, и принципом контрассигнатуры. Стоит отметить, что норвежские законодатели в этом смысле пошли дальше шведских. В Швеции принцип контрассигнатуры был введён только в середине XIX века, тогда как в Норвегии уже в 1814 году, т. е. изначально. К тому же источником власти в Норвежской Конституции напрямую провозглашается народ, а в Шведской Конституции этот вопрос не раскрывается. Тем самым Норвежская Конституция выглядит не только более проработанной, чем Шведская, но и гораздо более либеральной.
В-третьих, Конституция Норвегии 1814 г. имеет и ряд специфических особенностей, присущих только ей. Прежде всего, это особый порядок формирования верхней палаты (лагтинга) из числа депутатов нижней палаты (одельстинга). Также, это крайне консервативное решение религиозного вопроса (отсутствие свободы совести и пункт об изгнании евреев из страны).
В целом же, Конституции Норвегии 1814 г. и Швеции 1809 г. имеют ярко выраженные региональные особенности (преобладание в структуре государственной власти представительных органов – Риксдага и Стортинга, крайне ограниченные полномочия Короля, значительная роль Госсовета в сфере исполнительной власти, крайне малый интерес к устройству судебной власти), и тяготеют к английской парламентской системе. Наверное, это можно объяснить и географическим критерием. Как-никак, Швеция и Норвегия находятся рядом с Великобританией.
Структуру государственной власти по Конституции Норвегии 1814 года можно показать в виде следующей схемы:
§ 6. Конституция Царства Польского 15 (27) ноября 1815 г.
Конституция Царства Польского является одним их самых ярких проявлений политики «конституционной дипломатии», наиболее активно проводившейся Россией в эпоху Реставрации. Есть все основания полагать, что одним из вдохновителей этой политики был лично Александр I. Выше мы уже отмечали его роль в создании Конституционной Хартии Франции 1814 г. и Конституций германских государств 1815–1818 гг., хотя и не все из его планов удалось реализовать. Однако наиболее широкое поле для реализации конституционных замыслов представилось Александру I в Польше.
В ходе Заграничных походов русской армии 1813–1814 гг. Россия заняла Великое герцогство Варшавское и контролировала, таким образом, около 9/10 бывшей Речи Посполитой. Основываясь на фактическом владении польскими землями, Александр I решил образовать соединённое с Россией личной унией Царство (или Королевство) Польское, в состав которого должны были первоначально войти земли этнической Польши, а в будущем, возможно, и литовские земли. Самое же важное заключалось в том, что создаваемое Царство Польское должно было обязательно получить конституционное устройство. Эту идею Александр I особенно упорно отстаивал в дискуссиях с бывшими союзниками на Венском конгрессе 1814–1815 гг.
Англия, Австрия и Франция выступили резко против подобных планов России. Их мнение выразил английский представитель лорд Кэслри в Меморандуме от 12 октября 1814 г., которого поддержал прусский представитель барон Штейн, обратившийся с личным письмом в этот же день к Александру I. Оба дипломата выступили не только против вхождения Польши в состав Российской империи, но и против введения в Царстве Польском конституционного устройства. И если первое Александр ещё мог понять (как-никак дальнейшее территориальное расширение России на Запад вряд ли могло обрадовать соседние государства и Англию, всегда выступавшую за поддержание равновесия сил в Европе), то второе вызвало его крайнее удивление, если не негодование. Ведь действительно, лорд Кэслри являлся представителем передовой и в экономическом, и в политическом отношении Англии – страны, в которой впервые в мировой истории возникла конституционная монархия, и которая в глазах представителей передового общественного мнения в континентальной Европе являлась образцом для подражания. А барон фон Штейн, фактический руководитель внутренней политики Пруссии в 1807–1813 гг., ликвидировавший остатки крепостного права, считался чуть ли не образцовым политиком-либералом, сторонником идеалов Просвещения, включая и принципы конституционализма. Позиция фон Штейна была особенно непонятна Александру I. 19 октября в ответном письме Штейну, российский император, презрев дипломатические условности, напрямую вопрошает: «Вы мне писали относительно Польши; почему же Вы, высказывающий во всех случаях только либеральные идеи, в данном случае предлагаете совершенно противоположные?»
[367]
Удивление, и даже негодование Александра I понять несложно. Ведь получается явный парадокс. Он, Александр I, абсолютный монарх ратует за введение Конституции (которая при любом раскладе ограничит его власть) в будущей новой части своей империи, а конституционная Англия в лице лорда Кэслри и абсолютистская Пруссия в лице либерала фон Штейна выступают против.
В этой связи интересна аргументация своей позиции по польскому вопросу Кэслри и Штейна. В кратком изложении она представляет собой следующее.
[368]
1. Предполагаемая западная граница Царства Польского, проходящая по линии Торн-Калиш – Краков, является угрожающей в отношении Австрии и, особенно, Пруссии. Кроме того, чрезмерная изломанность пограничной линии затрудняет для Пруссии всякую административную деятельность.
