Таким образом, дискуссия о природе российского абсолютизма постепенно прекратилась, хотя к единому мнению учёные не пришли, а вопрос, по сути, остался открытым. С тех пор время от времени как в российской, так и в зарубежной историографии предпринимались попытки возобновить обсуждение проблем, связанных с абсолютизмом, но уже не в том масштабе и в ином ракурсе. В последнее время в западной историографии значительным влиянием пользуется направление, сторонники которого фактически отрицают реальность существования абсолютизма в европейских государствах XVII–XVIII вв. Одним из наиболее ярких представителей этого направления является английский историк Николас Хеншелл. В монографии с символическим названием «Миф абсолютизма» он подверг резкой критике классическую и, казалось бы, давно устоявшуюся концепцию, согласно которой в большинстве европейских государств во 2-ой пол. XVII–XVIII вв. господствовала абсолютная монархия, признаками которой были наличие жестко централизованной верховной власти в лице монарха, опирающейся на армию и бюрократический аппарат, сосредоточение в его руках всей полноты законодательной, исполнительной и судебной власти, ее неограниченный характер, независимое положение монарха по отношению к различным слоям общества (надсословный характер власти). Своеобразным эталоном абсолютизма считалась Франция времен Людовиков XIV, XV и XVI. Н. Хеншелл, как раз на примере Франции этого периода, пытается доказать, что ни одного из этих признаков не было и в помине. По его мнению, у французских королей не было монополии на верховную государственную власть, которая вплоть до революции 1789 г. носила децентрализованный характер. И если Генеральные штаты на общегосударственном уровне действительно не созывались, то в провинциях продолжали существовать и активно действовать местные сословные корпорации, с мнением которых королям приходилось считаться.
[247] Институт королевских интендантов, введенный при Людовике XIV и традиционно считавшийся одним из главных признаков абсолютизма, Н. Хеншелл оценивает совершенно по-другому. С его точки зрения, интенданты – это вовсе «не управляющие от короны», а своего рода «наблюдатели», представители короля при местных корпорациях.
[248] Особое внимание Н. Хеншелл уделяет судебным и законодательным полномочиям короля. По его мнению, даже у Людовика XIV, «образцового абсолютного монарха», не было всей полноты ни того, ни другого. Судебные прерогативы принадлежали не столько королю, сколько парламентам в провинциях и, особенно, Парижскому парламенту, который и являлся высшей судебной инстанцией. К тому же Парижский Парламент обладал правом регистрации всех законопроектов, исходящих от короля, без чего они просто не могли вступить в действие. Причем это право не было отменено вплоть до революции 1789 г. Следовательно, власть короля не была абсолютной и в законодательной сфере.
[249] Конечный вывод Н. Хеншелла заключается в том, что никакого абсолютизма во Франции ни при Людовике XIV, ни при его преемниках вплоть до революции не было. «Ничего нового в смысле установления монополии на власть и ослабления роли корпоративных организаций на местах Людовик XIV не создал, он всего лишь собирал воедино свои прежние полномочия (королевские прерогативы), а не претендовал на новые». Революция была направлена не против абсолютизма как принципа политики, а против тех искажений и злоупотреблений властью, которые действительно появились при преемниках Людовика XIV, за возвращение к нормам неписанной конституции, которая, по мнению Н. Хеншелла, существовала во Франции и в XVII, и в XVIII вв. Представление же о «деспотическом абсолютизме» является одним из мифов эпохи революции, созданным революционерами для оправдания своих действий.
[250]
Концепция Н. Хеншелла является, конечно, крайней точкой зрения на проблему абсолютизма. Большинство западных историков придерживаются более «мягкой» позиции. Например, авторитетный французский историк Ф. Фюре не отрицает наличия признаков абсолютизма в дореволюционной Франции, но считает, что степень их развития не стоит преувеличивать. Монархия Бурбонов никогда не была абсолютной в современном значении этого слова. При этом он приводит примерно те же аргументы, что и Н. Хеншелл, и предпочитает именовать форму правления и государственный строй дореволюционной Франции не абсолютизмом, а монархией Старого порядка.
[251]
У концепции «мифичности абсолютизма» в европейских государствах в XVIII в. в 1990-е гг. появились сторонники и в российской историографии. К ним следует отнести, прежде всего, специалистов по истории Франции А. В. Чудинова, Н. Е. Копосова и Л. А. Пименову. Все они придерживаются примерно той же позиции, что и Ф. Фюре: абсолютизм Бурбонов до самого конца своего существования носил, как минимум, черты незавершенности. Их аргументы напоминают построения Н. Хеншелла и Ф. Фюре: сохранение сословных собраний на местах; огромная роль провинциальных Парламентов в осуществлении не только судебной, но и законодательной власти через процедуру регистрации законов и право внесения поправок, что часто меняло их содержание до неузнаваемости; незавершенность вычленения высшей бюрократии как главной опоры королевской власти из среды магистратов верховных судов и т. д.
[252]
Что касается российского абсолютизма, то здесь складывается похожая ситуация. Ряд исследователей, например С. И. Каспэ, Н. А. Проскурякова, высказывают мнение, что исходя из специфики Российской империи как полиэтнического государства, об абсолютизме, если и можно говорить, то только применительно к Европейской части страны, да и то не в полном объеме. В присоединенных территориях с преобладанием нерусского населения почти полностью сохранялся прежний социально-экономический и политический уклад, вплоть до родоплеменных отношений. Тем самым, на национальные окраины Российской империи императорская власть распространялась совершенно не в том объеме, нежели на первоначальную территорию. Поэтому, по мнению вышеназванных исследователей, российское имперское государство являлось скорее не абсолютистским с жестко централизованной структурой власти, а фактически децентрализованной монархией с многосоставной системой управления, которая складывалась с учетом специфики присоединяемых территорий и особенностей этнического состава населения.
[253]
