Конечно, вряд ли Александр I и в самом деле собирался восстанавливать республику во Франции, но его антибурбонские настроения были фактом. А это совершенно не устраивало Талейрана, который с 1808 г. продавал секретную дипломатическую информацию России и Австрии, совершая тем самым государственную измену. К тому же его открытое предательство Наполеона в марте 1814 г. было общеизвестно. Поэтому ни Наполеон II, ни любая другая кандидатура, кроме Бурбонов, его не устраивала, т. к. ставила бы крест на его дальнейшей карьере. Поэтому Талейран сделал всё возможное, чтобы убедить союзных монархов, и, прежде всего, Александра I как самого могущественного из них, в необходимости восстановления именно Бурбонов на престоле. Помня фразу Александра I о том, что он не желает навязывать Франции какое бы то ни было правительство, а будет считаться только с мнением самой Франции, Талейран придумал хитрый ход. Он уговорил оставшихся в Париже сенаторов (а Сенат хотя бы формально считался высшим органом власти (после императора) в Первой империи, а потому мог считаться легитимным) подписать воззвание о призвании на престол Бурбонов, ложно уверяя их, что таково желание Александра I, и запугивая их сожжением Парижа, если русские заподозрят, что французы хотят оставить династию Бонапартов на престоле. Благодаря этому блефу, 6 апреля 1814 г. Сенат издаёт Хартию о призвании на престол брата казнённого короля от «имени французского народа» при условии издания Конституционной Хартии новым королем.
Раз таково было «мнение французского народа», то Александру I пришлось согласиться на кандидатуру Людовика XVIII. Изощрённый обман Талейрана возымел свое действие. Но вот дальше позиция и Александра I и Талейрана совпадала. Оба считали, что без издания Конституции Бурбоны долго у власти не задержатся.
Почти все современники тех событий отмечали необычайное конституционное рвение, которое проявил Александр I, буквально навязывавший Бурбонам Конституцию. Одни объясняли такое поведение российского монарха желанием смягчить дарованием конституционных установлений раздражение французов по поводу мирных условий и уменьшения французской территории. Другие, как, например министр полиции Паскье, считали, что Александр боялся «неосторожностей» со стороны ультрароялистов во главе с братом короля графом д’Артуа, которые могли вызвать новую революцию, а усмирять её пришлось бы союзникам и, прежде всего, русским войскам. А это опять война, опять огромные финансовые расходы…
[326] Талейран его в этом полностью поддержал.
В апреле 1814 г. Сенат разработал конституционный проект (при самом активном участии Талейрана и одобрении Александра I), представлявший собой умеренный вариант Конституции 1791 г. с более серьёзными полномочиями короля и двухпалатным Парламентом. Конституция должна была утверждаться королем и на народном плебисците.
[327]
Однако Людовик XVIII посчитал этот проект слишком радикальным и, несмотря на одобрение Александра I, отказался его подписывать. Лишь со второй попытки, серьёзно видоизменив текст проекта, король подписал Конституцию 4 июня 1814 г. Теперь уже Александр I посчитал её новый вариант слишком реакционным. В разговоре с Евгением Богарнэ он заявил: «Я не знаю, не раскаюсь ли я в том, что возвёл Бурбонов на престол. Поверьте мне, это нехорошие люди, они у нас побывали в России, и я знаю, какого мнение мне о них держаться». Примерно то же самое он высказал и в беседе с маркизом де Лафайетом, одним из главных авторов Конституции 1791 г.: «Я не жду ничего хорошего от Бурбонов, они полны старорежимных предрассудков». В ответ на возражение Лафайета, что Бурбоны, может быть, исправились, Александр I заявил: «Они не исправились и неисправимы!..». Лафайет довольно резонно заметил, зачем в таком случае их привезли во Францию, на что Александр ответил, что «ему их навязали» и что он совершил серьёзную ошибку, поверив увещеваниям Талейрана. «Это дело неудавшееся и я уезжаю очень опечаленным», – заключил Александр.
[328]
Подобные высказывания Александра I, на наш взгляд, развеивают последние сомнения в искренности его конституционных воззрений. Концепция «показного либерализма» С. Б. Окуня и его последователей не выдерживает в связи с этим никакой критики. Если внутри страны либерально-конституционные высказывания Александра еще как-то можно объяснить стремлением понравиться общественному мнению и путём лавирования сохранить и укрепить власть, то на международной арене объяснить это подобным образом невозможно.
Кому там хотел «понравиться» Александр? На тот момент он был фактически самым могущественным монархом Европы и мог добиться внедрения и реализации любой своей идеи. То, что эти идеи были именно конституционными, лишний раз свидетельствует о том, что именно таким и было мировоззрение российского императора. После победы над Наполеоном перед ним открылось широкое поле деятельности и он не преминул этим воспользоваться, настояв на обязательном введении Конституций в освобождённых от власти Наполеона странах. Что из этого получилось – увидим ниже, проанализировав ряд конституций эпохи Реставрации.
Итак, перейдем к анализу Конституционной Хартии Франции 4 июня 1814 г. По объёму она небольшая и состоит из 76 статей со сплошной нумерацией. Основной части Конституции предшествует огромная преамбула, в которой делается попытка связать создаваемые учреждения с предшествующим развитием страны во время правления Бурбонов и их предшественников, и тем самым показать преемственность «конституционных начал». В частности указывается, что «хотя вся власть сосредоточивалась во Франции целиком в особе Короля, наши предшественники не колебались видоизменять её осуществление, сообразно различию времен, что, таким образом, общины были обязаны своим освобождением Людовику Толстому, укреплением и расширением своих прав Людовику Святому и Филиппу Красивому, что судебные учреждения были установлены и развиты законами Людовика XI, Генриха II, Карла IX, наконец, что Людовик XIV определил почти все части государственного управления различными указами, мудрость коих еще доселе ничем не превзойдена». Далее отдав дань успехам просвещения и признав законность требований народа иметь конституционную хартию, указывалось, что новая конституция будет «свободной и монархической», она должна «оправдать ожидания просвещённой Европы», но одновременно должна быть национальной и учитывать особенности исторического развития Франции. В продолжение исторического экскурса палаты нового Парламента выводились из традиционных сословных учреждений феодальной Франции. Палата депутатов выводилась «из древних собраний Мартовских и Майских полей, которые так часто обнаруживали одновременно как ревность к интересам народа, так верность и уважение к власти Королей». Верхняя Палата пэров связывалась с аристократическими советами при короле прежних времён. Тем самым ставилась цель «связать цепь времен, прерванную пагубными событиями» и показать органичность и историчность создаваемых учреждений высшей государственной власти.
