Идея легитимизма исходила от правящих кругов абсолютных монархий Европы и имела целью продлить их политическое существование. С этой целью к разработке этой доктрины были привлечены религиозные философы, политики и писатели – Жозеф де Местр, де Бональд, Шатобриан и др.
Второй основополагающий вывод касался необходимости проведения своевременных реформ, в т. ч. и конституционных с целью предотвратить повторение революционных событий.
Александр I и «молодые друзья» с пониманием восприняли эти идеи. Они тоже понимали невозможность и бесполезность восстановления старого политического порядка, они не могли не видеть необратимых перемен, происшедших в результате революций в Европе. Поэтому, рассуждали они, хотя монархия и должна быть восстановлена, но она должна стать «истинной монархией», возможно и конституционной.
В этом плане нужно рассматривать и Секретную инструкцию Александра I Н. Н. Новосильцеву о заключении союза с Англией от 11 (23) сентября 1804 года.
[253] В ней император указывал, что для успешной борьбы с Францией необходимо вырвать у французов их самое могучее оружие – демагогию (они, мол, несут народам свободу) и обратить против них. Нужно пойти на уступки и отказаться от попыток прямой и полной Реставрации: «нельзя повернуть человечество вспять, так как это в виду успехов, достигнутых Просвещением, было бы предприятием, обречённым на неудачу, которая обернулась бы к гибели её защитников, «восстановление старого порядка никогда не примут умы, вкусившие независимости», поэтому «не только не нужно восстановить в странах, подлежащих освобождению от ига Бонапарта, прежний порядок со всеми его злоупотреблениями», но и напротив, дать освобождённой Европе «свободу на её истинных основах».
Новосильцев действовал согласно этим инструкциям. Так в беседе с английским премьер-министром У. Питтом 13 (25) декабря 1804 года он заявил, что «не следует ничем пренебрегать, чтобы заранее успокоить новых собственников и армию, убедив их в том, что они ничего не потеряют в результате будущих перемен, в том, что первые сохранят своё имущество, приобретённое ими во время революции, а вторые останутся на службе на своих местах».
[254]
В связи с этим англо-русская конвенция, подписанная 30 марта (11 апреля) 1805 года содержала особую статью, согласно которой державы обязывались «объявить, что… хозяева-собственники и люди, состоящие при должности, могут рассчитывать на мирное пользование теми выгодами, которые приобретены ими вследствие революции», к тому же союзные нации готовы «признать всякую форму правления, какая волею нации будет установлена во Франции, лишь бы она была совместима с общественным спокойствием».
[255]
О том же говорилось в русско-австрийской союзной декларации от 25 октября 1804 года: «поелику правила обоих государств не позволяют стеснять свободную волю французской нации, то целью войны будет не произведение контрреволюции, но единственно отвращение всеобщих опасностей, угрожающих Европе».
[256]
Можно привести ещё один пример. 5 (17) июля 1801 г. Александр I в письме русскому посланнику в Берлине А. И. Крюденеру так охарактеризовал новые принципы внешней политики России: «Если я и применю оружие, то только для того, чтобы отразить несправедливую агрессию, защитить мои народы или жертвы честолюбия, угрожающего безопасности Европы… Я никогда не буду принимать никакого участия в междоусобных раздорах, потрясающих государства, и какова бы ни была форма правления, которую по общему желанию устанавливают себе нации (Курсив наш. – Авт.). Они могут сохранить добрые отношения с моей империей, если только руководствуются по отношению к ней подобным же духом справедливости».
[257]
Здесь раскрывается чётко выраженный новый внешнеполитический курс. Пытаясь найти компромисс с европейским умеренно-либеральным общественным мнением, Александр был готов к частичному приспособлению к послереволюционному миру, к частичным уступкам верхушке новой господствующей элиты с расчётом на то, что исходя из теории беспочвенности и бесплодности насильственных преобразований, новая буржуазная среда существенно изменилась в связи с начальным пунктом и будет в ускоренном темпе приобретать характерные черты, сближающие её со старым порядком.
Подобный курс, получивший впоследствии название «конституционной дипломатии», проводился на протяжении первых двадцати лет александровского царствования. Начало было положено введением конституции на Ионических островах. Продолжение последовало в 1809 г. в Финляндии.
Как известно, в ходе войны со Швецией Россия оккупировала Финляндию, которая по Фридрихсгамскому мирному договору от 5 (17) сентября 1809 года вошла в состав Российской Империи. Перед правительством России встала задача: каким образом привлечь симпатии местного населения, как внушить им, если не любовь, то хотя бы добровольное подчинение русским властям? Конечно, Александр I мог просто объявить Финляндию очередной провинцией. Но император преследовал далеко идущие цели. Финляндия оказалась тем недостающим звеном, с помощью которого Александр мог окончательно убедиться в правильности или неправильности своей внешнеполитической концепции.
Поэтому еще в 1808 г. М. М. Сперанский, выполняя волю императора, заявил, что «Финляндия есть государство, а не губерния».
[258]
16 (28) марта 1809 г. ещё в ходе войны в небольшом городе Порвао (Борго) в торжественной обстановке был открыт сейм – четырёхсословное собрание представителей страны. На его открытии выступил Александр I: «Я обещал сохранить вашу Конституцию, ваши коренные законы – ваше собрание здесь удостоверяет исполнение моего обещания».
За день до этого Александр подписал Манифест о системе управления Финляндией: «вступив в обладание Великого Княжества Финляндии, признали мы за благо сим вновь утвердить и удостоверить религию, коренные законы, права и преимущества, коим каждое состояние сего княжества, в особенности, и все подданные оное населяющие, от мала до велика по конституциям их доселе пользовались, обещая хранить оные в ненарушимой их силе и действии».
[259]
Однако в этом выступлении не раскрывалось, о какой Конституции шла речь и каковы порядки, ею установленные. Признавая за Финляндией конституционную форму правления, естественно было определить, какие из шведских законов сохраняют силу, а какие – нет. Неясна была и роль сейма. В свое время сейм был законодательным органом, но в последние 25 лет его функции были ограничены, и, в случае малейшего несогласия со шведским правительством, сейм распускался. То, что в 1809 году на обсуждение сейма были поставлены такие важные вопросы как определение характера воинской повинности, о податных обязательствах населения, о монетной системе, о назначении членов в создаваемый Правительствующий Совет, свидетельствует о намерении императора расширить функции Национального Сейма. Единственное ограничение касалось лишь законодательной инициативы, которая всецело оставалась за русским императором. Сперанский, курировавший дела Финляндии, специально по этому поводу заметил, что «не следует Сейм тревожить впечатлением опеки или контроля, но с другой стороны к обсуждению должно быть допущено только то, что пожелает император»
[260]
