Оля перешагнула порог.
Вера Артуровна получила койку у входа. Об этом можно догадаться методом исключения, остальные две кровати были заняты.
Девушка азиатской внешности, чей голос пригласил ее войти, разочарованно уткнулась в толстый журнал, ждала она явно не Ольгу.
Еще одна больная, полностью загипсованная и напоминающая египетскую мумию, застыла в нелепой позе – растянутая ржавыми с облупившейся краской блоками, словно препарированное энтомологом насекомое. Рука, закованная в гипс, висела на одном блоке, ноги держались на двух других, утяжеленных противовесах.
Увидев Олю, женщина-насекомое слегка дернула рукой, противовесы тут же пришли в движения, вызывая жуткий металлический скрежет и хаотическое движение нижних конечностей.
«Больничку облагородили, а на инструментарии сэкономили. Средневековье какое-то» – подумала Ольга и испуганно отвела взгляд.
– Я к Вере Артуровне. Не скажете, где ее тумбочка?
Узкоглазая чернявая девушка отложила журнал в сторону и спустила на пол забинтованную ногу.
– Вот эта, у холодильника. А вы кто ей, родственница?
Ольга попыталась найти подходящее определение.
«Та, что чуть не угробила старушку», явно не подходило, хотя являлось правдой.
– Дальняя родственница. Очень.
Эта лазейка нарисовалась в последний момент. И как оказалось, довольно глупая, потому что в ответ раздался язвительный смешок:
– Ну, надо же. А мы решили, что бабушка одна на белом свете живет. Что сиротинушка она, наша Вера Артуровна.
Не чувствуя подвоха, Ольга достала из сумки пакеты с соком, творожок и несколько яблок.
Девушка запахнула на груди цветастый велюровый халат, и, опираясь на спинки кроватей, подковыляла ближе, присела на койку, принадлежащей Вере Артуровне.
– У вас перелом? – Оля постаралась быть участливой и вежливой.
– Хуже, мениск выскочил. Меня Римма зовут.
– Ольга.
Аккуратно разложив гостинцы, Оля отступила к стене. Стул в палате был в единственно числе, задвинутый под кровать загипсованной женщины.
И Римма, внимательно следящая за Олей, не предложила им воспользоваться.
Римма бессовестно разглядывала посетительницу. Хитрые глазки – бусины ощупали Олин костюм, просканировали сумочку и сапожки в бахилах, брови девушки завистливо взлетели.
«Кого она мне напоминает?» – пыталась припомнить Ольга. – «Ну конечно, баскака, сборщика податей из мультфильма. Бегающие жадные глазки, лунообразное лицо, причмокивающие губки, наверняка думает:
– «Так- так, модная штучка явилась, а сама я в плюшевом халате хожу».
Только Ольга оказалась далека от истины.
Всплеснув руками, Римма закачалась из стороны в сторону, словно болванчик.
– Дальняя родственница. Понятненько. Была бы близкая, знала, твоя бабушка без крыши над головой живет, милостыню просит. У киосков с протянутой рукой каждый день стоит! Подайте копеечку-две. Это мы, блин, демократию такую построили. Одни в шелках, другие в долгах. Чтобы я свое матери слово злое сказала? Или куска хлеба лишила? А ваши родственники старуху на улицу выгнали. Алкаши проклятые, а мож и коммерсанты! Загнали бабкину квартиру втридорога. А эта деловая, пришла, не при делах, вся с витрины упакованная, и не знает ничего. Творожками откупаешься? Яблочками?
Такого поворота Ольга не ожидала. В горле невольно затвердел комок – не продохнешь.
Римму несло, она бубнила и бубнила с непроницаемым плакатным лицом, все мировое зло возложив на плечи таких безответственных людей как Ольга Миро.
Брошенные дети, обманутые старики, воры – чиновники, оборотни в погонах, всех сажать, у всех все конфисковать, Сталина клонировать, чтобы никому неповадно было …забывать родителей.
Безликие, серые слова, нудный однотонный голос, как с трибуны.
Странно было это слышать от молодой девушки, она и коммунистов у власти не застала, не то, что Иосифа Виссарионыча. Может черно-белых фильмов пересмотрела?
И тут поток льющейся грязи прервал скрежет подвесных блоков. Женщина в гипсе снова дернулась, разом приведя в движения ржавую конструкцию. Она словно присоединялась к обвинению, или, наоборот, выражала немой протест.
Римма ойкнула, изменилась в лице, и, схватившись за больное колено, заковыляла к соседке по палате.
– Людмила, тебе помочь? Попить? Может утку? Или сестру позвать? Болит чего?
Загипсованная молчала, буравила глазами словоохотливую Римму.
Ольга слушала причитания сменившей мантию прокурора на рясу сестры милосердия девицы и недоумевала. Ритмичность ее голоса не поменялась вовсе, так-так—так, изменился лишь смысл произносимых слов.
Поправив подушку, подоткнув одеяло, дав соседке попить, девушка обернулась.
На ее губах уже играла улыбка. Лицо уже не было плакатным, Обычное узкоглазое, круглощекое.
– А как вы узнали, что бабушка в больницу попала? Заведующий позвонил?
Куда подевался враждебный запал в голосе?
Оля не ответила. Слишком быстрая смена декораций.
Злость клокотала в ее груди, готовилась вырваться наружу.
Она уже отступила от стены, собираясь взять реванш, но Римма ее переиграла. Всплеснула руками и опять закачалась болванчиком.
– Ой-ой-ой, это я не к месту исполнила. Простите меня великодушно! Не обижайтесь. Вечно я лезу со своим Сталиным и доставляю людям неудобства. Говорила мне мама, Риммочка, язык – враг твой, давай отрежем его, да на тар-тар, какая-то польза.
Все так же однотонно, ой-ой-ой, тар-тар-тар.
Извинение прозвучало настолько нелепо, что Ольга опешила.
Странное представление сейчас перед ней разыграли. Сначала облаяли, потом облизали. Прикинулись прокурором, а потом идиотом.
Причем, не меняя тембра, позы и жестикуляции.
Воинственный пыл у Оли тут же угас. Вместо отповеди она пробормотала себе под нос:
– Я подожду Веру Артуровну в коридоре.
Подхватив сумочку, шагнула за порог и подумала:
«Что сейчас было? К чему это все?»
Целый день ей встречаются неадекватные люди, утром сатанисты, сейчас дурная девица, возомнившая себя неизвестно кем.
Выйдя в коридор отделения, Оля огляделась.
На столе дежурной медсестры, стоящем напротив одиннадцатой палаты, царил творческий беспорядок: одна половина стола была завалена картами больных, там же размещались кюветы с карандашами и канцелярскими скрепками, на другой половине стола возвышалась готовая рухнуть гора конфет ассорти и коробочек с зефиром.
Подарков оказалось так много, что заметить за ними склонившуюся над журналом медсестру было сложно.
