Неоцененные гении, неудавшиеся изобретатели, неприкаянные странники, список их бесконечен.
Первый день знакомства заканчивался на бравурной ноте, второй начинался с минорного ноктюрна.
Долгожителями оказались любители фауны. В результате селекции – «зеленые» находились на вершине ее «пирамиды». Если люди любят животных, они не могут не любить людей. Вот такой спорный вывод был сделан.
Перешагнув третий десяток и ощутив себя в зоне отчуждения, Оля серьезно задумалась.
Может не права мама, вбившая ей в голову идеи – «выходи замуж только по любви» и « берегись женатых»?
По любви выйти – это здорово, это просто замечательно, но любовь не навсегда, говорят, любовь только три года радует, а потом только мстит.
Родители у Оли были прогрессивные. Дочь пошла в институт, они сразу разменяли трехкомнатную квартиру в центре Москвы (поистине героический поступок) на две в спальных районах и предоставили дочь самой себе.
Родители ратовали за самостоятельность, так ценимую молодежью, но не учли, их девочка, выросшая в тепличных условиях, не повзрослеет. Готовить Оля не умела, от силы чай или кофе утром сварить или яйцо всмятку, питалась на бегу, по выходным столовалась у мамы.
Правда, скоро в жизни Оли появился друг детства, Никита, по какой-то счастливой случайности получивший в наследство квартиру в соседнем доме на Войковской.
«Моя бабуля – просто чудо! Прикинь! Переписала на меня однушку, а сама переехала к родителям»
Когда-то Никита и Оля росли в одном дворе на Кутузовском проспекте. Менялись формочками и совочками в песочнице, иногда дрались, но понарошку, вместе играли в прятки, прыгали в «классики». Никитос водился только с девочками.
Не нравились ему мальчишечьи забавы: носиться по дворам с разбитыми коленками. Он любил «дочки-матери» и «испорченный телефон».
Никита был годом младше, в школе их дорожки мало-помалу разошлись, а потом и вовсе потерялись. От родителей Оля знала, ее друг безуспешно штурмовал Строгановскую академию, потом подрабатывал декоратором в молодежном театре, пробовался в Щуку. Толкался на съемках статистом и даже, благодаря трогательной внешности, получил эпизодическую роль в каком-то женском сериале. Мамы Никиты и Оли поддерживали связь по телефону, на праздники звонили друг другу поздравить и пожаловаться на «нерадивых» детишек. «Нерадивость» детишек была в их одиночестве, в нежелании создать семью и подарить внуков.
И вот однажды вечером Никита появился в булочной по-соседству. Он совсем не изменился внешне, если только одеваться начал с хипстеровким шиком: плащ на футболку с вытянутым воротом, кеды на босу ногу.
Радостный визг Оли оглушил бабушек, заглянувших в магазин за хлебом. Никита подхватил подругу и закружил с ней по залу.
«Чумные нехристи, безобразники, ни стыда, ни совести у нынешней молодежи, нашли место обжиматься…» – под осуждающий шепот Оля и Кит сбежали от старушечьих глаз.
В холостяцкой квартире Кита царил проходной двор, в его личной жизни – хаос. Бесшабашные студенты Щуки и Щепки вместе с дарованиями из консерватории, мальчики, делящие косячок, смеющиеся без повода девочки, меланхоличные художники, загромождающие коридор огромными этюдниками, декораторы, театральные инженю, субретки. Молодая и пока неоцененная богема. Никита для всех находил тихий уголок для беседы, рюмку коньяка и подушку для сна.
Оле он тоже подставил плечо, утер слезы, напоил чаем с вареньем (кто-то принес, уже не помню), отогрел.
Один раз, переступив порог его спальни, она оценила безопасность дружеского секса, потом не раз обращалась за порцией тепла. Грандиозных планов на Никиту не строила, подозревала его в мужеложстве. За руку не ловила, но интуицию слушала.
Спору нет, мальчик красив. В правильных чертах его лица была еле уловимая, ускользающая трагичная надрывность и порочность, так любимая портретистами и фотографами.
Кто с ним спит – не важно, главное, что куличики Кит пек именно с Олей, о чем не преминул известить каждого.
– Моя любимая сестричка, – говорил Никита, обнимал ее за плечи и целовал в щечку. Порой подозрительно нежно.
Да и похожи они были, словно два вороненка, выпавших из одного гнезда. Оба черноволосые, кареглазые, тощие и одинокие. Оба трагично-надрывные.
Вот так, дожив до тридцати пяти, Оля могла поклясться, что не нарушила ни одного маминого завета: не общалась с женатыми мужчинами и все еще ждала любви.
Но стала ли она счастливее, предлагая примитивные тесты, ведя картотеку увлечений?
Счастливее не стала, но отсеяла нежелательные элементы. Взять, к примеру, пьяного соседа в самолете, пересевшего, пока она спала. Ужас! С таким образчиком у нее не могло быть ничего общего. Никогда! Она даже имя у такого не спросила бы, не говоря уже о хобби.
Познакомившись с Антоном, Оля почувствовала страх.
Если представить годами воображаемый и выпиливаемый из фанерки шаблон, в который должен пролезть «прекрасный принц», то Антон …почти пролез.
Небольшой зазор, неоформленный развод нарушал мамино правило – «Берегись женатых»
А может ну его, это глупое правило? Женат – не женат, какая сейчас разница. Люди ошибаются, потом исправляют ошибки.
Та же крестная говорила: « Оля, ты маму слушай, а думай сама. Советовать мы все горазды».
Кто, кроме близкой маминой подруги мог такое сказать? Значит не все так просто, значит и мама не святая? И может быть, не случайно из их жизни пропали Кулешовы?
Детские воспоминания всегда были связаны с дружными посиделками обеих семей, бренчанием папиной гитары, студенческими песнями, вкусными пирогами тети Лены, жены Кулешова.
А потом не стало ни тети Лениных пирогов, ни папиных песен, остался лишь случайно подслушанный скандал на кухне. С тех пор «тема Кулешовых» не обсуждалась ни разу.
Тот самый Свет и есть
Оля припарковалась у ворот Боткинской, купила в ближайшем ларьке яблочный сок, бутылку Нарзана и овсяного печенья, прошла на территорию больницы.
«Прочь тревожные мысли! Настало время добрых дел. А если мама что-то скажет против Антона, спрошу напрямую про тетю Лену»
В одиннадцатой палате картина вырисовалась все та же: кровать Веры Артуровны пустовала, женщина – насекомое висела на ржавых блоках, Римма лежала на кровати, уткнувшись в журнал. Словно главный режиссер забыл сменить декорации.
Дикая мысль промелькнула тогда в Олиной голове: а если вокруг нее вовсе не люди, а куклы, манекены, они замирают, когда она отворачивается, перестают жить, стоит ей уйти, и снова начинают двигаться, когда она бросает на них взгляд.
Подсознание подбросило слово «манекены», сначала вслед уходящей Марине, и вот опять, в больнице.
В одной научной статье была интересная теория о так называемой «квантовой вселенной», которая существует лишь в воображении наблюдателя – человека. Нет наблюдателя – нет и вселенной.
