– Ну да! Решили вернуть. Винил надоел, бумажные как-то роднее, экологичнее. Да и семейственность снова в моде.
Обед удался на славу. «Звездная» щука растаяла во рту. Мама не изменила себе и рецепту Аделаиды Марковны.
Расслабившись после десерта, Оля не сразу сориентировалась в происходящем. Она лежала вместе с отцом перед телевизором и поглаживала сытый животик, отвлеклась, вернулась в детство, когда ничегонеделание по выходным становилось обычным занятием.
Транслировался матч ЦСКА – Динамо. Оля с папой болели за сине-белых и без отрыва следили за игрой.
Вопросы подкрадывались издалека. Сначала мама интересовалась ее одноклассницами. Безобидно перебирала имена. Что да как? Кто с кем? Когда? Сколько килограмм? А рост? Похож на кого?
Ой, как хорошо, Оленька! Вот счастье то!
Потом перевела разговор на Никиту. С чего бы ей вспомнить о нем? И под конец спросила в лоб.
– Деточка, а у тебя сейчас есть хоть кто-нибудь?
Слова «хоть кто-нибудь» прозвучали настолько жалобно, что Олино сердце сжалось.
Бедная мама!
Оля скосила глаза на отца. Он делал вид, что следит за передвижением футбольного мяча по полю, на самом деле, притаился рядом, третьим немым собеседником. Тоже очень переживал.
«Хоть кто-нибудь?»
«Да, мама, есть отличный парень, правда женат и его ребенку семь лет.… Вот ужас то! Я ни-ни, мама, я ни на шаг от твоих железных правил!»
Представляя реакцию, Оля не произнесла ни слова. Только поднялась с дивана и начала тихонько отступать в прихожую.
Но мама, видимо давно готовившая наступление, сдавать позиции не собиралась. Мало того, она решила организовывать «блицкриг» и сразу направила в бой тяжелую артиллерию.
– Доченька, мы с папой не вечные, не заметишь, как разменяем седьмой десяток, – сказала и сама вдруг испугалась и заплакала.
Мамины слезы – это вообще запрещенное женевской конвекцией оружие!
Оля огляделась, проверяя диспозицию. Папа на диване не сменил положения, но футбольный матч уже для него ничего не значил. Отец поддерживал мать, практически распростерся за ней вторым фронтом.
Отступила еще на шаг, приближаясь к вешалке.
И тут прозвучали самые опасные слова, загоняющие в угол и не оставляющие шанса.
– Мы с папой хотим нянчить внуков. Скажи ей, Сережа!
Папа закашлялся, запыхтел, приподнимаясь с дивана. Стоило взглянуть на его несчастное растерянное лицо, стало ясно, он помнется и скажет:
– Да уж, воробышек, пора остепениться когда-нибудь….
Но Оля не услышала этих слов, она их почувствовала, сбегая по лестнице и на ходу застегивая пальто.
У входа в Универсам, что по соседству с домом родителей, притормозила, поискала в кармане мелочь и шагнула к автоматам с газировкой. Надо попить, горло пересохло. Тщательно помыла стакан, закинула трехкопеечную монету, автомат немного подумал и выплюнул каплю «дюшеса», щедро разбавил сироп водой. Оля жадно схватила напиток и выпила залпом.
Лицо горело от стыда и от негодования. Она ушла, не попрощавшись, не поблагодарив за вкусный обед, словно трус, не дала объяснений и не вселила в родителей надежду. Она злилась на мамину способность выводить из себя за пол оборота. Злилась на папину слабохарактерность. И понимала, что не права. Совершенно точно не права. Но ничего не могла поделать с захлестнувшим ее гневом.
Пройдя квартал, Оля хлопнула себя по лбу – надо было не убегать, а постучаться к маминой соседке, девушке творческой.
Лариса Чайкина жила этажом выше, была скромным и застенчивым человеком, в свободное время писала сказки, работала в центральной библиотеке на Воздвиженке, имела женатого любовника и ни грамма счастья в личной жизни. Встречаются такие на удивление самоотверженные особы, не любящие себя и любящие других. Лиши Ларису Чайкину заботы о ближних, она потеряла бы смысл существования, захирела и завяла, как и вянут забытые на балконе цветы.
Спроси ее о жизни сестры или родителей, глаза Ларисы вмиг оживут, щеки порозовеют, она, словно героиня сказки, пробудится ото сна, но вопрос – а ты то сама как? тут же погасит запал, Чайкина потеряется и вновь «заснет».
– Да что я? Как всегда, потихоньку. Пишу.
Поэтому все ее истории отличались закрученным сюжетом, герои переживали эмоциональный катарсис, вместе с ними автор отрывалась от библиотечных каталогов и проживала чужие яркие судьбы.
Лариса была младше Оли на несколько лет, миловидная, невысокого роста, коротко стриженая блондинка, не сразу скажешь, сколько ей лет, восемнадцать или ближе к тридцати, порой случаются подобные странности, человек с причудами в голове не взрослеет.
Оля часто у нее засиживалась, болтала ни о чем, пила чай с вареньем, так и недавно, улетая в Лондон, обещала по возвращению зайти, даже магнитик с принцессой Дианой привезла, но сегодня обо всем забыла.
Мама Ларису не жаловала, называла ее легкомысленной девицей, а ее романы – бульварным чтивом «на раз», и не раз пеняла Ольге:
– Хватит у нее чаевничать, ничему хорошему тебя эта вертихвостка не научит! Только в облаках летать. И книжки ее читать не смей, там одна похабщина.
Оля была другого мнения о соседке и о романах и не стала уточнять, почему там «похабщина», неужели, мама все-таки читала, да и изменять Оле пока было не кому, поэтому она вежливо ушла от разговора и продолжала пить чай у Чайкиной, уже тайком.
Можно было сейчас отсидеться у соседки, прийти в себя. В отличие от хитроумной Маринки, мнение которой надо делить на два или действовать от противного, слова Чайкиной – как детская солодковая микстура, капли «датского короля», простые, и всегда помогают выздороветь.
Только Оля уже слишком далеко ушла от ее дома. Не возвращаться же?
Когда в сумке заверещал мобильный, Оля не брала трубку, уверенная, что звонит мама, сгорающая от желания поставить точку, окончательно добить неудачницу-дочь.
Но телефон не уступал. Тяжело вздохнув, Оля сунула руку в сумку, номер не знакомый, нажала на прием.
– Да!
– Здравствуй.
Оля замерла, выправляя дыхание. От неожиданности у нее закружилась голова.
– Оля, ты можешь говорить?
– Да, могу – голос предательски задрожал.
– У меня закончилась смена. Вроде не поздно. Может, сходим куда-нибудь? – Антон неуверенно смолк.
«Куда-нибудь? Когда-нибудь, КТО-НИБУДЬ…»
Вот так робкие слова «неудавшегося героя» дорисовали мамину картинку.
В душе Оли появился кураж, желание сделать всем на зло.
«Женатый говоришь? Ну и что! Плевать, мама, на твои старомодные правила! Твой Кулешов тоже был женат, и пироги у его жены были очень вкусные. Адочкина щука, Кулешовские пироги, Ларисина „похабщина“, твои глупые правила, пошли все они к черту! Хочешь кого-нибудь – пожалуйста!»
