Даже в экосистемах меньшей высоты, чем лес, можно найти похожее разнообразие. Высокие травы и цветы на лугу, например, образуют верхний полог. Пригородная лужайка может иметь столь же хорошо определимые ярусы растительности, как лес высотой в 90 метров, – от почвопокровников вроде мшанки ползучей и льна слабительного до злаков среднего уровня, таких как душистый колосок, и до высоких стеблей гигантов лугового полога: белого клевера и любых высоких злаков
[307]. Для человека в лесу климат мягок по сравнению с раскаленным на солнце воздухом над деревьями, и в луговой растительности тоже сходные условия – по крайней мере, для муравья.
Вид дождевого леса в разрезе вдоль реки Амазонки около Икитоса в Перу. Видны уровни полога, в том числе высокое, выступающее над лесом дерево слева, а также лианы и эпифиты. Разные муравьи ограничиваются определенными уровнями
Муравьи, остающиеся внутри одного уровня полога, возможно, гнездятся и фуражируют всю свою жизнь на одной и той же ветке, им нужно куда-то лазать не в большей степени, чем муравьям на твердой земле. Однако почти все виды муравьев – это прирожденные покорители высоты. Муравьи-древоточцы Camponotus gigas, самые огромные из всех рабочих муравьев при длине 2,8 сантиметра, лазают по всем деревьям в тех же малайзийских лесах, занятых муравьями-портными. Я помню, как, пыхтя и отдуваясь, при помощи веревок и снаряжения лез на огромное дерево, все время поглядывал на ствол и видел крепкого солдата Camponotus gigas, рысившего впереди меня вверх в крону дерева из гнезда-казармы у подножия этого дерева. Почему он так легко поднимался? Продвигаясь по плоскости, муравей сжигает очень много энергии относительно своей массы, потому что ему приходится быстро переставлять ножки, чтобы куда-нибудь добраться; и добавленная стоимость подъема по сравнению с горизонтальным движением для него почти ничтожна
[308].
Для многих людей залезть на невысокое дерево может быть удовольствием – по крайней мере, для тех из нас, кто сохранил в душе немного детства. Но в тропиках даже небольшие деревца таят опасность. На исследовательской станции Типутини в Эквадоре я полез на тонкое деревце рядом с жилыми домиками, воспользовавшись столь желанным промежутком в дожде, чтобы фотографировать падающих муравьев-«черепах», – при этом требовалось спугивать одного рабочего за другим с небольшого уступа, и весь процесс уложился в более чем 6300 щелчков моей камеры. Я полез на это дерево, потому что думал, что найду на нем гнездо муравьев-черепах, которое даст мне свежий запас рабочих. Вместо них я нашел рабочих гигантского Paraponera clavata, вида, называемого «муравей-пуля» за его ужасное жало.
Глядя, как эти муравьи пробираются мимо моих пальцев на ветке возле моего лица, я припомнил историю об одном из помощников Терри Эрвина, случайно услышавшем объяснение Терри, что если этот муравей ужалит, то надо прижечь это место сигаретой; ужаленный тремя «пулями», помощник так страдал от боли, что не мог остановиться и все прожигал дырки в своей ноге. Заинтересовавшись собственным болевым порогом, я глянул вниз и увидел новых суровых черных рабочих, забирающихся на ствол подо мной. Тут я вспомнил, что муравьи-пули гнездятся под деревьями, но фуражируют в кроне, размещая там тропы, приводящие сородичей к еде. В некоторых случаях они прибывают сотнями.
У лазающего по деревьям биолога беспокойство, что ветка может сломаться под собственным весом, сравнимо только со страхом нарваться на муравьев-пуль, когда ты висишь на веревке и не имеешь возможности сбежать. К счастью, в тот день я был не на веревке и невысоко над землей. Отпустив ствол, я оттолкнулся ногами и пролетел 2 метра до поверхности земли, приземлившись на безопасном расстоянии от гнезда «пуль».
Для людей высота имеет значение, потому что мы боимся упасть. Но падение для всех живых существ отличается по своему итогу, как пишет Джон Холдейн: «Вы можете бросить мышь в километровую шахту, и по прибытии на дно она получит легкий шок и уйдет восвояси. Крыса погибнет, человек разобьется, а лошадь превратится в лепешку»
[309]. Для животных крупнее мыши существует высота, падение с которой причинит вред; назовем ее критической высотой падения. Люди получают от большинства коротких падений только ушибы, в то время как скачущие белки снижаются на метры без травм. Но муравей теоретически может падать бесконечно, вообще не ушибаясь.
Однако пройденное в падении расстояние может иметь для муравья серьезные последствия. Чем дальше падает рабочий, тем дольше ему придется возвращаться домой и тем вероятнее, что он потеряется или погибнет в лапах врагов. Возможно, по этой причине древесные муравьи особенно хорошо умеют висеть и держаться. Я познакомился с одним таким видом, Daceton armigerum, исследуя бассейн реки Ориноко в Венесуэле. Daceton ни с кем не перепутаешь: большие и шипастые, с выступами на задней части головы, в которых находятся мышцы, приводящие в движение мощные мандибулы. Эти муравьи поистине знают свое место внутри лесных толщ: эта семья гнездилась на высоте 6 метров на небольшом дереве, но те немногие, кто спускался по стволу, полностью избегали грунта, возвращаясь тут же, как только касались земли. Те же самые муравьи не имели ничего против хождения по покрытой гумусом ветке, усаженной эпифитами, которую я поместил перед ними. Я не представлял, как рабочие Daceton опознают землю или почему они находят ее такой страшной, но для них лесная почва кажется по-настоящему чуждой. Зная об этом нежелании касаться земли, мы не удивились, когда срубили дерево, рассекли его полый ствол в деревенской гостинице под протесты нашей горничной и обнаружили, что каждый из 2342 рабочих может цепляться за все – за гнездо, кафель в ванной, потолок, – как будто его ноги приклеиваются к месту. Я тогда понял, как важны цепкие ноги для фуражирования и жизни на вершинах деревьев.
Муравей-черепаха Cephalotes atratus, скользящий назад (на снимке – влево)
