— Ничего бы не случилось, если бы ты мне хотя бы раз улыбнулся, — подсказываю ему, немного переусердствовав с собственной кривой дружелюбия. — Быстрее, пожалуйста, а то у меня сейчас лицо треснет.
— Так не утруждайся зря, — замечает Кир, скользнув по мне острым, как бритва, взглядом.
— Как скажешь! Вообще-то меня твое отношение тоже не очень волнует, — сообщаю тем же легким тоном, но лицо расслабляю. — Я просто отрабатываю кармический долг.
— Я сказал, забили, — недовольно отмахивается Бойко.
— Ладно, я вру, — захожу с другой стороны. — Я пытаюсь с тобой подружиться.
В ответ на это получаю больше внимания, чем я способна, не краснея, выдержать, и вкрадчивый вопрос:
— И как далеко ты готова зайти?
— В каком плане? — поправляя очки, напускаю беззаботный вид, будто каждая произнесенная им фраза не заставляет меня тревожиться.
— Сколько ты готова отдать лично мне?
— Прости, я тебя не понимаю, — смеюсь, но на этот раз мой голос уже звучит задушенно.
И тогда он, глядя на дорогу, начинает рассуждать:
— Ты многим помогаешь. Зачем? Пытаешься со мной «подружиться», — последнее слово он выговаривает с насмешкой, при этом еще и едко хмыкает. — Зачем? Хочешь быть для всех хорошей. Зачем?
Ощущаю себя абсолютно растерянной. Не знаю, что на это ответить. Поэтому решаю быть искренней и прямолинейной. Подгибая одну ногу, разворачиваюсь к нему и прижимаю к груди ладонь.
— Когда я кому-то помогаю, то вот здесь чувствую приятное тепло и пульсацию. Это радость, — поясняю спокойно. Не потому что намереваюсь уличить его в том, что он на подобное не способен. Просто хочу, чтобы узнал меня чуточку ближе и понял мой характер. Но Кир смотрит так недоверчиво-изумленно, словно я шарлатан, который пытается заставить его поверить в теорию временных петель. — А когда кто-то на меня злится, я ощущаю себя глубоко несчастной, — слегка потираю грудину. — Внутри жжет и скребет. Мне такие чувства не нравятся. Вот почему я хочу со всеми дружить.
Он ничего не отвечает. Возвращает внимание на дорогу, но периодически на меня поглядывает. Я же упираюсь виском в сиденье и непрерывно за ним наблюдаю.
— Долго ты так не протянешь, — вот, что он заключает пару минут спустя, смеряя меня очередным снисходительным взглядом. — Иногда за добро прилетает сильнее, чем за злобу.
— Нет, — отмахиваюсь, мотая головой.
— Да. И я тебе это докажу.
— Нет же! Это я тебя научу думать иначе.
Кир вновь задерживает на мне внимание. Пристально смотрит, у меня даже кожу от столь въедливого интереса покалывает. Но я терплю, тщательно скрывая смущение. Когда он, отводя взгляд, заезжает на парковку, не пытаюсь вертеть головой.
Мотор затихает. Кирилл поворачивается ко мне и, протягивая руку, выдвигает:
— На что спорим?
— На тридцать три дня! — выпаливаю и прижимаю внутреннюю часть своей ладони к его.
Только прижимаю, он обхватывает. И этот контакт вызывает не только мурашек, которые почему-то частая компания, когда мы рядом… В животе возникает какое-то копошение. Я бы сказала, что это те самые бабочки… Только почему? Как?
Полноценно сфокусироваться на этих ощущениях не получается. Бойко дергает мою кисть на себя, темнеет взглядом и ожидаемо интересуется:
— Что это значит?
— Тот, кто проиграет, будет должен провести с победителем ровно тридцать три полных суток. В разброс, конечно. В течение года.
— И в чем прикол, если я выиграю? — хмурится он. — Мне в любом случае придется провести с тобой чертовых тридцать три дня.
— Именно, — выкрикиваю я и свободной рукой быстро «разрубаю» наш спор.
Выскакиваю из машины до того, как он решается меня убить.
Оглядываюсь и… улыбка стынет на моем лице.
9
Сражайся или умри, Центурион.
© Кирилл Бойко
Напоровшись на толпу знакомых лиц, личинка заметно притухает со своим навязчивым щенячьим восторгом. Понятно же, что в компании моих друзей ее и десять пар розовых очков не спасут. Была бы хоть на грамм рассудительной, в ту же секунду завернула бы играть роль доброжелательного эльфа. Но нет же. Эта идиотка сжимает ладони в кулаки и демонстративно выпрямляет спину. Только взгляд, который она на меня направляет, выдает заваруху в ее мыслях.
— Они будут с нами?
— Ага, — лениво отзываюсь я. — Если боишься, бей по копытам, Вареник. Сейчас. Я за тобой гнаться не стану, — милостиво даю ей шанс слинять.
Так, чтобы все видели, конечно.
— Чего это мне бояться? — хорохорится эта курица, усиленно качая собственные амбиции. — Отлично проведем время!
И решительно прет к толпе.
Ну, вот что за дурочка?
Закладывая ладони в карманы джинсов, медленно иду следом. Смотрю на ее тощую задницу, и даже жалость какая-то внутри просыпается. Просыпается и засыпает. Если она такая тупая, я должен ее проучить. Раз и навсегда. Чтобы даже смотреть в мою сторону боялась. Сейлор Мун[1], бля.
— Привет, — здоровается чертова Любомирова, едва мы останавливаемся. Ее голос звучит пискляво и выдает волнение. Уверен, что не только я это слышу. Но, стоит отдать должное, она достаточно быстро выравнивает децибелы: — Кто еще не в курсе, я — сестра Кирилла. Меня зовут Варя. Буду рада провести время с друзьями брата!
— Любомирова, — приглушенно выдыхаю, чтобы тормознуть ее активность.
— Ай-й-й, — горланит, прикрывая ладонью рот, и смеется. — Все время забываю, что братца нервирует наше родство.
— Приглуши текст, юмористка. Я сам все, что надо, скажу.
— Я просто радуюсь, что ты меня пригласил!
— Молчи, сказал.
— Как пожелаешь!
— Молчи.
— Молчу!
— Сестра, блядь, — выговариваю и презрительно хмыкаю, когда она, наконец, затыкается. — Третье ребро от задницы.
Громче всех ржет Довлатова. У нее мало того, что само собой вавка в голове, так еще она эту мою инфузорию невзлюбила горше меня. Мою? Да какую мою? В том смысле, что проблема моя.
— А ребро слева или справа? — подает голос эта неуемная сестра. — Если что, уверена, те, что в заднице, способны мигрировать. А значит, когда-нибудь я могу оказаться у тебя под сердцем. Имей в виду!
— Ты прям такая смешная, я не могу, — смотрю на нее, не скрывая неприязни, а она все равно продолжает лыбиться.
— Именно поэтому я тебе уже нравлюсь.
— Входи, давай, — киваю на дверь. — Центурионы первые.
