— Откуда?
— От Самира.
— Что? Ты… Ты… Ты, блядь, оставил ее в этом наркопритоне? Ты, мать твою, совсем ебнулся?
— Ебнулся. Все?
— Все!
Яростно переводим дыхание.
— Едешь за ней? Или мне Тохе звонить? — упрашивать не собираюсь. — Не надо меня, на хрен, сечь. Сам как-то справлюсь.
— Чё ж ты сам не поедешь, если, сука, так переживаешь?
— Ни о ком я, блядь, не переживаю! Ясно тебе?! — выхожу из себя. — Просто… Просто назад ее надо… Просто надо вернуть ее домой.
— Угу, — хмыкает и еще что-то неразборчивое бормочет.
- Едешь или продолжишь ебать мне мозги?
— Уже сажусь в машину, — буркает и отключается.
Как только звонок завершается, секундную тишину взрывает музыка. Вздрогнув, тянусь, чтобы убавить звук. Резко выдыхаю и вовсе ее выключаю. Еще раз планомерно перевожу дыхание и завожу мотор. Бью пальцем по аварийке и выскакиваю на трассу. Выскакиваю — громко сказано. До самого дома двигаюсь черепашьим ходом.
И все равно еще ждать приходится.
Успеваю две сигареты высмолить до того, как во двор заезжает внедорожник Чарушина. Третья неподожженной выпадает у меня изо рта.
Эмоции, которые я, мать вашу, только притопил мнимым похуизмом, толчком из нутра выбрасывает, едва из машины выскакивает эта чертова сводная сестра. И все. Я больше не способен их контролировать.
Подрываюсь на ноги, будто это поможет выдержать удар… Нет, ни хрена я не выдерживаю, когда вижу, в каком она состоянии. Зареванная, растрепанная, колени содраны, на руках кровь… В выжигающей мой ебанутый мир истерике несется прямиком на меня.
Я к этому оказываюсь попросту неготовым. Организм надрывно работает. Каждый мелкий механизм со скрежетом и судорожным биением выполняет свою работу. Но… Лучше бы я в ту же секунду сдох.
На хуй мне этот мир?
— Ненавижу тебя! — орет Любомирова и лупит меня ладонями в грудь. — Все из-за тебя! Ненавижу!!!
Когда я додумываю, что там могло произойти, по моему телу такая дрожь прокатывает, кажется, что натуральным образом кожу сдирает. Да я подыхаю на самых высоких оборотах! Но спросить ее не могу. Язык от нёба отлепить не получается. С трудом удерживая лезущие из орбит воспаленные глаза, молча наблюдаю за этой истерикой.
— С тобой нельзя дружить, — захлебываясь слезами, оставляет на моей белой футболке кровавые отпечатки. Их я вижу, ударов не ощущаю. — Тебя невозможно любить! Ты ужасный, бессердечный, эгоистичный ублюдок!
Слышал, что слова могут ударить сильнее кулаков. Слышал, но не верил… Выкручивает нутро. Выскабливает со скрипом и звоном. До жгучего вакуума. До одуряющей боли.
Что за хрень? Что за напасть? Что за… Почему так больно?
Ловлю ее запястья. Безотчетно сжимая, не слышу, что дальше кричит. На кровь смотрю, будто впервые вижу. Ее руки, ее тело… В крови. Запятнана. Она.
…ОНА…
— Пусти меня! Пусти!
И я отпускаю.
— Довел меня до слез? Доволен, правда? Правда?
Сглатываю и, словно немой какой-то, сдавленный звук выдаю. Даже если бы по морде мне залепила, не отреагировал бы… Сейчас нет.
— Что здесь происходит? — бьет по ушам голос мачехи. — Господи, Боже мой!
Если бы я мог так же заорать…
— Варенька! Что случилось?
Зато Любомирову клинит. Замолкает резко, даже рёв свой сворачивает… Только губами дрожит.
— Да объясните же мне, что произошло? — маячит сбоку еще одно светлое пятно.
Так я их воспринимаю, чтобы собственным дерьмом не удавиться.
На хуй.
— Я упала, — шелестит Центурион.
Так тихо, словно за минуту казан горячей каши заглотила. Только сейчас замечаю, что голос у нее сорван.
Когда случилось? Здесь? Или там?
Мать вашу… Мать…
— Как же так? Руки, ноги… Господи, пойдем скорее в дом…
Они уходят, а внутри меня будто какой-то сгусток отрывается. Он пульсирует, огнем горит и мечется по всей грудной клетке. Не могу решить: рад я тому, что Любомирова ушла, хочу пойти за ней или броситься обратно за город, найти ублюдков…
— Не спросишь? — врывается в помутненное сознание голос Чарушина.
— Мне насрать, — долблю по инерции.
Иду до финала. И давлюсь своими же словами. что-то из нутра вырывает. Кашляю, едва кровью не харкаю.
— То, насколько тебе насрать, видно, если что, — цедит этот придурок, пока я дỳшу выплевываю. — Именно поэтому я расскажу, — и замолкает.
Из меня же какой-то дьявол лезет, не иначе.
— Ну? — тороплю не я, он.
— Когда я приехал, два полуголых нарика гоняли твою Любомирову по парковке.
Я вдыхаю.
Глаза выжигает. Грудь по периметру мелкой колючей рябью трясет. Уже не скрываю. Не получается. А Чара, сука, молчит.
— Ну?
— Она упала. Сбила в кровь руки и ноги. Один из этих пидоров еще и проволок ее по асфальту, — делится с душедробильными паузами.
— Это все? — каждое слово все еще дается с трудом.
— А этого, мать твою, мало?
Похуй на его крик, на его эмоции… Я свои продохнуть не могу.
— Я думал, они ее… — закончить не получается. что-то валится внутри. Грудой подпирает внешние стены. Собрать бы… На хуй. Моргаю и, в попытке избавиться от долбаного жжения, давлю пальцами на глаза. — Ты убил их?
Чара хмыкает и сердито сплевывает.
— Слегка отметелил.
— Я их убью, — не рявкаю, как обычно, а решительно выдыхаю эти слова.
— Уймись, Бойка! Сегодня, блядь, просто уймись, — выбивает из пачки две сигареты. — Завтра подумаем, — одну из них мне протягивает. Зажимаю ее губами и приземляюсь задницей ровно на то же место, которое занимал, до того как Чарушин привез Любомирову. Артем опускается рядом. — Скажешь что? — смотрит на меня после двух долгих затяжек.
