— Заткнись! Нет, даже думать об этом забудь, — вновь приходит в бешенство сводный братец. Взглядом, который он на меня направляет, можно резать металл. — Никто об этом не узнает, — высекает жестко.
А я пошевелиться не могу.
Смотрю на него, и в груди неожиданно снова становится жарко. Совсем как случилось, когда отчим размахивал ремнем. Только сейчас отчего-то еще яростнее это пламя. Настолько, что нет сил сохранять неподвижность. Все тело горит и разбивает тремором. Хочется немедленно что-то сделать, чтобы почувствовать какое-то облегчение.
Первый такой приступ привел меня на эту крышу. На что способен толкнуть второй?
— Ты меня слышишь? Расскажешь кому-нибудь, считай, ты труп. После такого точно церемониться не стану, — рассыпается братец в угрозах. — Ты меня, блядь, мать твою, слышишь?
Он не рявкает, но в его голосе отчетливо пульсирует ярость. Она перетекает в меня, как ток. И вызывает страх, который трудно игнорировать, как бы я ни храбрилась.
— Слышу, — выговариваю отрывисто.
И мы замираем, испытывая друг друга взглядами. Мне никогда не приходилось кого-то так близко рассматривать, но тут как-то все само собой получается. Не то чтобы я хочу проникать внутрь него. Но по каким-то причинам чувствую, что именно это и происходит. Вижу не просто заострившиеся в напряжении черты лица… Даже не просто пыльную бурю в его глазах. В какой-то момент мне кажется, что я слышу его мысли. Чувствую все, что таится внутри. Перенимаю воспоминания.
Сердцебиение ускоряется, забивая нервными ударами слух. Дыхание туда же мчит. И я не выдерживаю. Моргаю и опускаю взгляд.
— А теперь пошла отсюда, — бьет Бойко голосом, словно кнутом.
— «Спасибо за пиццу, милая сестра», — отбиваю в отместку с издевкой.
— Уйди, сказал, — гаркает так, что я подскакиваю.
С опозданием себя одергиваю. Гордо выпрямляюсь, не понимая до конца, что происходит. Потом буду анализировать. Сейчас же важно правильно расставить акценты.
— Не обижайся, братец, но в академии я тебя все-таки подвину. Будет полезно всем. Считай, это началом терапии, — даю свободу своему внутреннему бойцу.
— Не чеши ерунду, центурион, — откровенно ржет в ответ. — Знаешь, сколько таких, как ты, было?
— Сколько?
— Не счесть!
— Запомним последнего.
— Тебя-то? Ну не будь же ты такой тупой!
— Ты не обязан всегда быть лучшим. Остановись, пока не погубил себя. Это проблемы Рената Ильдаровича, ты не обязан…
— О, я остановлюсь, — выпаливая это, подрывается на ноги и угрожающе надвигается. Я не отступаю, из-за этого почти сталкиваемся лицами. — Остановлюсь, чтобы погубить тебя, ракушка. Как же туго ты соображаешь!
— Твои слова — это только твои слова. И меня они не задевают. Понятно тебе, КираКираБу? — на самом деле мне хочется громыхнуть ногой и еще с десяток раз выдохнуть это «бу-бу-бу». Но я отлично владею собой… — Хочешь взрывать, будем взрывать!
— Тебе не стоит со мной связываться, — предупреждает тоном дьявола.
От моей наглости он зол и одновременно доволен.
— Мне следует испугаться? — хлопаю ресницами, будто и правда с умом не дружу и отчаянно нуждаюсь в его совете.
— Следует, — и я знаю, что он не врет. — Имей в виду, я на полдороги не сворачиваю. Я всегда первый. Во всем первый.
— Да-да-да, — поддакиваю и киваю. — Приятнее всего будет сделать тебя на соревнованиях!
— В какой лиге ты участвуешь? — фыркает, явно рассчитывая услышать какую-нибудь ерунду.
— В той же, в которой будешь ты.
На лице Кирилла появляется очередная презрительная ухмылка.
— Я четвертый год побеждаю. С таким отрывом, что тебе и не снилось.
— И? Я не пойму, ты сейчас хвастаешься или жалуешься? — возвращаю ему его же нелепую реплику. — Не напрягайся так, а то лопнешь от собственной важности.
— Ты, блядь, доведешь меня…
— Конечно, доведу!
— Вали, на хрен, сказал.
— Вот и пойду!
— Вот и иди! — рукой направление указывает.
Когда я не реагирую, внаглую меня разворачивает и толкает к окну. Выбора нет, но прежде чем перебраться в комнату, я, конечно же, оборачиваюсь.
— Спокойной ночи, брат, — выдыхаю, только чтобы позлить его.
— Хуят.
— Сладких сно-о-ов…
— Нет, я тебя точно когда-нибудь прикончу!
7
Слушай, центурион, ты сцены не попутала?
© Кирилл Бойко
— Кира, ты куда так засмотрелся? — сидящая на моих коленях Маринка снова проделывает эту раздражающую хрень — скребет когтем мне по морде.
Резко дернув головой в сторону, ловлю ее загребущую лапу и, выкручивая ей же за спину, грубо толкаю ближе к себе. Узкая юбка задирается выше всяких границ приличия и туго натягивается на бедрах Довлатовой, являя моему воспаленному взгляду полоску красных трусов и стирая, наконец, с сознания маячащую где-то на горизонте чертову сводную сестру.
Стараюсь не замечать эту бесячую личинку в академии, но она, блядь, с тех пор как началась учеба, будто только и делает, что на глаза мне лезет. Предводитель обездоленных, мать ее. Шоркается с ними по всему корпусу. Как оказалось, все эти телята — второкурсники, а выскочку знают и почитают по каким-то там общим колхозным IT-олимпиадам. Признанный лидер, понимаете ли. Вождь вымирающего племени. Желторотая горластая блоха. Да у нее лично даже «reset» клинит. Там перегруз башни, судя по всему, конкретный. Проводка трещит и дымится, а она все таскается.
Ну, вот опять. Куда летит? Юбка как капюшон кобры раздувается. Или это не юбка… Хрен поймешь. На ногах еще какие-то кислотные подштанники, а этот мохнатый хлам туда-сюда за ветром носится. Перья, бля! Она же не представляет себя птицей? Канарейка, мать ее.
Дай мне кто-нибудь пульт управления от этой киборгши, я бы ее навек остановил. Я б ее…
