«Отправлен с наилучшими рекомендациями (просто идеально для Клуба!), но необходимо еще раз подчеркнуть, что этот раб — новичок. Соблюдайте осторожность! Я могу поручиться за него в плане готовности и психической устойчивости, но при этом хочу добавить, что его подготовка была очень непродолжительно!
И хотя раб прошел все тесты с женщинами-хэндлерами, подобные ситуации оказались для него стрессовыми, поскольку он явно больше боится женщин, чем мужчин. Раб отказывается говорить о женщинах, однако утверждает, что сделает все возможное, чтобы его приняли в Клуб. Раб хорошо реагирует на женщин, женщины его явно возбуждают, но это порождает тяжелую внутреннюю борьбу».
Что-то в его лице будило во мне смутные сомнения. И я поняла, в чем дело, после того как, перелистав досье, нашла несколько небольших снимков. Я оказалась права. В профиль, когда Эллиот Слейтер не смотрел в объектив, его лицо выглядело жестким, почти холодным. В нем чувствовалась скрытая угроза. Это было лицо человека, глубоко ушедшего в себя. Я снова вернулась к фото, где он улыбался. Очень милая улыбка. Я закрыла папку, не став читать «Заметки относительно хозяев и хозяек, которые благоволили рабу». Бог его знает, что там понаписал Мартин! Ему бы романы сочинять! Или оставаться именно тем, кто он есть.
Я сидела, уставившись на закрытую палку, потом снова открыла ее и посмотрела на фотографию Слейтера.
Я ощущала присутствие Дианы рядом. Ощущала тепло ее тела, ее желание. И что-то еще: беспокойство из-за возникшего во мне напряжения.
— Не жди меня к ужину, — произнесла я. — А теперь быстро щетку для волос, а еще немного охлажденных духов «Шанель».
Когда Диана отошла к комоду, я резко нажала на кнопку на письменном столе.
Диана хранила духи в маленьком холодильнике в гардеробной. Она принесла флакон и чистую фланелевую тряпочку.
Диана начала расчесывать мне волосы, а я принялась похлопывать себя по щекам влажной фланелькой. Никто не умеет расчесывать волосы лучше Дианы. Здесь ей нет равных.
Не успела она закончить, как дверь отворилась и вошел Дэниел, мой любимый помощник.
— Рад снова видеть тебя, Лиза. Нам тебя не хватало, — сказал он, посмотрев в сторону Дианы. — Ричард говорит, рабы будут в зале через сорок пять минут. И ты ему нужна. Сейчас особый случай.
Надо же, как не повезло!
— Хорошо, Дэниел, — ответила я, махнув рукой в сторону Дианы, чтобы та остановилась.
Я развернула ее лицом к себе и бросила на нее строгий взгляд. Она склонила голову, копна белых волос рассыпалась по плечам.
— Я буду очень занята и хочу, чтобы Диана поработала, — заявила я.
Я почувствовала, что мои слова потрясли ее. Наиболее сладостными для нас были свидания после разлуки.
И поздний вечер — наилучшее время. И она, конечно, прекрасно это знала.
— Лиза, граф Солоский как раз здесь. Он уже спрашивал про Диану, но получил отказ.
Хорошо. Это что, тот самый граф Солоский, который хочет сделать из нее международную звезду?
— Тот самый, — ответил Дэниел.
— Тогда преподнесите ее ему как подарок: перевяжите лентой. Ну, что-то в этом роде.
Диана бросила на меня испуганный взгляд, но сумела взять себя в руки.
— Если он не захочет ею воспользоваться, отправьте ее в бар. Пусть работает там допоздна.
— Лиза, она что, чем-то не угодила тебе?
— Вовсе нет. Меня просто укачало в самолете. Мы битых два часа кружили над островом.
Тут неожиданно зазвонил телефон.
— Лиза, ты нужна мне в офисе, — услышала я голос Ричарда.
— Ричард, я только-только приехала. Дай мне двадцать минут — и я там, — ответила я и повесила трубку.
Диана и Дэниел наконец-то ушли. Тишина. Какое счастье!
Я глотнула холодного джина и снова открыла папку.
«Эллиот Слейтер, Беркли. Калифорния.
Прошел подготовку в Сан-Франциско под руководством Мартина Халифакса».
Все эти места — Беркли, Сан-Франциско, где на меня была наложена епитимия, называемая отпуском, я не считала своим домом. Нет. Просто вехи на долгом пути, который привел меня на этот самый остров, в эту самую комнату.
Словно окоченев, я вдруг вспомнила все. Все с самого начала. И тогда в моей жизни еще не было Мартина Халифакса.
Я увидела номер отеля, где впервые занималась любовью, если это можно так назвать.
Вспомнила жаркое, запретное любовное свидание, запах кожи, сладкое чувство свободы. Разве можно хоть что-то сравнить с тем первым жаром? А до того долгие часы, проведенные в мечтаниях: о безжалостной хозяйке, о жестоком хозяине, о некоем действе, состоящем из наказания и подчинения, но без реальной боли. Я грезила, не осмеливаясь рассказать об этом ни одной живой душе, а потом встретила Барри, чем-то похожего на романтического героя из дешевого романа, по крайней мере такого же красивого, причем встретила в университетской библиотеке в Беркли, в паре кварталов от моего дома, и он мимоходом поинтересовался, какую книгу я читаю. Это была книга о мрачных фантазиях мазохистов, записанных их психиатрами, что доказывает… Что? Что такие люди, как я, существуют, люди, которые хотят, чтобы их связывали, наказывали, мучили во имя любви.
А потом его шепот во время обычного первого свидания, его слова, дескать, это именно то, что он хочет и умеет делать, причем делает хорошо.
По уик-эндам он работал коридорным в маленьком, но элегантном отеле в Сан-Франциско, и мы могли отправиться туда прямо сейчас.
«Только если ты действительно этого хочешь», — сказал он тогда, и от волнения у меня зазвенело в ушах — даже поцелуи оставляли меня более равнодушной.
Мне было так страшно подниматься по мраморным ступеням — мы не могли воспользоваться лифтом в холле, — а когда он отпирал дверь маленького темного номера, я чувствовала себя преступницей, соучастницей. И все же это было именно то, чего я так хотела. Незнакомая обстановка. А еще твердость, его умелое руководство, его безупречное чувство ритма, умение вовремя останавливаться и одновременно мягко добиваться своего.
Это была страсть, пламя которой потухло довольно быстро, так как мы были с ним едва знакомы.
Я и сейчас не могу вспомнить его лица. Помню только, что он был привлекательным, молодым и пышущим здоровьем, как любой другой парень из Беркли, и я знала дом и улицу, где он жил.
Но именно такая анонимность и придавала остроту нашим отношениям. То, что мы были двумя животными, двумя безумцами, которые практически ничего не знали друг о друге. Тихая юная шестнадцатилетняя школьница, слишком серьезная для своего возраста, и мальчик из колледжа, на два года старше, который читает Бодлера, произносит загадочные фразы о чувственности, курит забавные сигареты марки «Шерман» (их можно заказать только у производителя), хочет того же, чего и я, имеет время и место для этого, а еще владеет технической стороной дела.
