Сожаления о тех, давно ушедших детских годах?
И все же должно быть хоть какое-то объяснение, почему меня стали одолевать воспоминания.
«Надеюсь, это сработает».
Я стояла в саду возле административного здания и смотрела на звезды, особенно яркие на фоне безоблачного неба, которое словно перетекало в море. Японские фонарики мягко подсвечивали цветочные клумбы. Лилии под темным кружевом миртовых деревьев казались такими же туманно-белыми, как луна на небе.
У меня начало пощипывать губы, словно я опять его целовала. А ведь он был совсем близко, всего в нескольких шагах.
Интересно, а знаешь ли ты, Эллиот Слейтер, что сегодня в Клубе собрались три тысячи членов? Да, мы пользуемся успехом!
С дальнего конца острова до меня донесся рокот мотора самолета. Малолетняя Мисс Америка, слава богу, нас покидает, возвращаясь к лицемерию и абсурду взрослой жизни. Извини, дорогая, и удачи тебе!
Но я ни о чем не сожалела, проблема не в этом. Ричард был не прав, по крайней мере в данном вопросе. Было бы полнейшим лицемерием утверждать, что я сама в ее возрасте не делала все, что заблагорассудится: сначала пустилась во все тяжкие, вступая в случайные связи, а потом, наоборот, поссорилась с Жаном Полем, поскольку отказалась продолжать играть в эти сомнительные игры.
Но что-то явно назревало, что-то, чего я еще пока не осознавала. Я всегда все решала сама. И конечно же, я все решила сама в тот вечер, когда мне впервые позвонил Мартин Халифакс. Конечно же, я слышала о нем, о загадочном хозяине места, которое все называли просто Домом. Сначала из какого-то непонятного чувства противоречия я чуть было не бросила трубку.
— Нет, Лиза, я хочу предложить тебе нечто совсем другое, — сказал он. То, что сейчас будет для тебя гораздо интереснее. Понимаешь, ты можешь попробовать начать с другого конца.
Голос стопроцентного американца. Совсем как у тех пожилых священников из моего детства, которые были настоящей старой гвардией католических священников-ирландцев, а вовсе не скучными протестантскими проповедниками.
— С другого конца?
— Самые хорошие рабы становятся потом сами хорошими хозяевами, — ответил он. — Лиза, я был бы рад поговорить с тобой. О твоем предназначении, если можно так выразиться, стать частью Дома. Если ты по какой-то причине боишься ехать сюда, я готов встретиться с тобой в любом удобном для тебя месте.
Небольшой кабинет в цокольном этаже викторианского особняка, который все называли Домом. Очень странно, но кабинет этот был до смешного похож на кабинет моего отца. Разве только побольше дорогих вещей и подальше от посторонних глаз. Никаких книг религиозного содержания. Никакой пыли.
А вот и Мартин собственной персоной. Дружелюбный голос очень подходил его лицу. Самому дружелюбному лицу, которое я когда-либо видела в жизни. Простой, непосредственный, на редкость открытый.
— Все начиналось чисто интуитивно, это просто вопрос веры, — сказал он, положив руки на стол. — Веры в то, что сотни, а может, и тысячи таких же, как я, запутавшихся в сетях повседневности, ходят по барам, по улицам в поисках — несмотря на опасность, на возможность заразиться, показаться смешным и бог знает что еще — места, где можно воплотить в жизнь эти маленькие драмы, эти замысловатые и пугающие маленькие драмы, которые каждый день разыгрываются в наших душах.
— Да, — выдавила я бледную улыбку.
— Понимаешь, я не верю в то, что это нехорошо. Никогда не верил, что это нехорошо. Нет. У каждого из нас в душе есть потайная комната, где расцветают его истинные желания. И весь ужас положения в том, что эти нежные ростки не видят луга — понимания другого человека, способного помочь им расцвести. И потайная комната в его сердце остается пустой, так как там слишком темно.
— Да. — Невольно заинтересовавшись, я даже немного подалась вперед.
— И я захотел создать особый дом, — продолжил он, — такой же особый, как та комната в нашей душе. Дом, где желания могут увидеть свет. Дом, который будет и чистым, и теплым, и безопасным…
Неужели мы, мазохисты, все поэты? Неужели в душе мы все мечтатели и драматурги?
Меня поразило такое невинное, такое будничное выражение лица. В Мартине не было ничего грубого, ничего наносного, ему был чужд даже черный юмор, который нередко маскирует стыд.
— И только через много лет я обнаружил, что нас гораздо больше, чем я мог принять или удовлетворить здесь, а фантазии и желания значительно шире, чем я мог себе вообразить… — Он замолчал и улыбнулся мне. — Мне нужна женщина, Лиза. Молодая женщина, но она не должна быть просто наемным работником. В Доме нет наемных работников. Она должна знать, что мы на самом деле чувствуем. Как ты прекрасно понимаешь, здесь не просто бордель. Это место для элегантности и иногда для красоты. И можешь считать меня сумасшедшим, но повторяю: это место для любви.
— О да.
— Мы здесь понимаем, что такое любовь, и уважаем сокровеннейшие секреты других. И мы понимаем все малейшие нюансы самого желания и саму природу этого чувства.
— Да, я это знаю.
— Давай поднимемся наверх. Позволь показать тебе комнаты. Мы не занимаемся лечением. Мы не врачи. Мы не задаем вопросов почему и зачем. Мы просто верим в то, что здесь можно найти убежище, цитадель для тех, кто из-за своих сексуальных пристрастий чувствовал себя изгоем. Мы существуем именно для тех, кто нуждается в том, что мы можем им дать.
Старомодно обставленные комнаты, высокие потолки, приглушенное освещение, обои на стенах. Солярий, комната для занятий, хозяйская спальня и, наконец, будуар, приготовленный специально для меня: шелковые шлепанцы, хлыст, хлопалка, кожаные ремни. Удивительная атмосфера, создаваемая дагерротипами на комоде в золотых овальных рамках, щеткой для волос в серебряной оправе, хрустальными флаконами с духами, а еще розами — свежими, влажными и слегка поникшими — в окружении веток папоротника в серебряной вазе.
— Ну, для подходящего человека оплата просто превосходная. Понимаешь, это скорее как стать членом клуба.
— Или религиозного ордена.
— Да, — ответил он с мягким смешком.
И вот каждый уик-энд я пересекала реку, чтобы снова увидеть эти загадочные комнаты, встретиться с таинственными незнакомцами, попасть в атмосферу любви и чувственности — в место, которое все называют Домом. Домом, ставшим теперь моим.
О, я точно знаю, что, они чувствуют, знаю, что сказать (и слова иногда означают все), знаю, когда надо надавить, а когда — ласково поцеловать.
Может быть я наконец-то научилась держать все под контролем, к чему всегда так стремилась.
А затем два года спустя таинственный ночной перелет в Рим, когда мы с Мартином с удовольствием напились в салоне первого класса, а потом долгая поезда в лимузине в Сиену по холмистым изумрудно-зеленым итальянским окрестностям.
