— Если бы у тебя было право выбора, ты хотел бы его поиметь? — спросила она, оценивающе разглядывая черноволосого раба.
Его уже вытолкнули вперед, и вот он стоял, с руками за головой, выставив на всеобщее обозрение затвердевший член.
Я вдруг представил себе, как вхожу в него у нее на глазах, и в голове все помутилось. Еще в мою бытность у Мартина мне было тяжело вступать в половые контакты на глазах у других. Мне было гораздо легче, когда меня пороли и всячески унижали, но только не это. Мне начинало казаться, будто из меня что-то выпускают, и тогда меня даже начинало лихорадить.
Лиза подала знак хэндлеру, совсем как на аукционе по продаже произведений искусства. И он тут же вытолкнул раба со сцены и подвел его прямо к нам.
Вблизи раб оказался еще лучше. Его оливковая кожа была тронута загаром, а тело было необычайно крепким. Он подошел к нам, все так же держа руки за головой и скромно потупившись. Грациозно опустившись на одно колено, он поцеловал сапог Лизы. У него даже шея выглядела соблазнительно. Он бросил на меня быстрый взгляд, осмотрев с ног до головы. Я же глядел только на Лизу, одновременно ненавидя и желая его, не в силах понять, что же она на самом деле о нем думает.
Она сняла полотенце у него с плеча и бросила хэндлеру, а затем знаком приказала нам следовать за ней.
Мы подошли к площадке, вокруг которой стоял страшный гвалт и где народу было примерно в три раза больше, чем на забитых до отказа скамейках для зрителей.
Лиза протискивалась вперед, ведя нас за собой, пока мы не оказались прямо у ограждения. Толпа тотчас же сомкнулась вокруг нас.
На ринг как раз выходили, двигаясь на четвереньках, два молодых раба. Зрители начали отсчет: один, два, три, четыре, пять… а рабы в это время готовились к бою. Они осторожно присматривались друг к другу из-за завесы спутанных волос, их тела, покрытые толстым слоем масла. ярко блестели при свете фонарей. Один — смуглый шатен, другой — пепельный блондин. Но в чем же состоял смысл игры? Просто пригвоздить противника к полу или же изнасиловать?
Темноволосый с тихим шипением набросился на блондина, пытаясь его оседлать. Да, это было изнасилование. Благодаря слою масла блондин легко высвободился и тут же подскочил к шатену, но оседлать его не сумел. Затем началась настоящая потасовка: масляные руки беспомощно соскальзывали с масляных же конечностей. Зрители досчитали уже до ста, и схватка стала еще яростнее. Вот темноволосому рабу все же удалось навалиться на блондина, и он попытался зажать его шею в клещи, но, поскольку был ниже своего противника, как ни старался, не мог сделать захват. Блондин перекатился через него и высвободился из его хватки на счете сто двадцать.
Ничья. Оба были освистаны толпой.
И тут Лиза повернулась ко мне.
— Надеюсь, тебе не надо говорить, что делать? — спросила она, махнув рукой хэндлеру.
Заметив мой изумленный взгляд, темноволосый фавн насмешливо ухмыльнулся.
— С твоего позволения, все это как-то уж слишком старомодно, — ответил я, чувствуя, как пульсирует кровь в висках.
— А тебя никто и не спрашивает, — отрезала она. — И кстати, ты сам выбрал себе поле боя. Так что веди себя хорошо!
Толпа радостно загудела, когда хэндлер оттащил нас в сторону, чтобы натереть маслом. Злобный фавн все с той же насмешливой улыбкой внимательно меня изучал, прикидывая мой вес. Он уже был готов. Я слышал, как делались ставки, видел спорящих мужчин на переполненных скамейках для зрителей.
И вдруг меня захлестнули прямо-таки первобытные эмоции. Сделай его! Трахни ублюдка! Да, я тоже был готов.
Она назвала его чемпионом. Возможно, он уже сотни раз проделывал это. Чертов гладиатор, вот кем он был, а я оказался за бортом. Ну и ладно. Я все больше и больше заводился. Да, эта забава была на редкость жестокой, но она будоражила мне кровь. Как будто наконец открылась дверь в тайную комнату.
— Запомни, — начал хэндлер, подталкивая меня в сторону ринга. — С колен не вставать и никаких ударов. И не трать время на защиту. А теперь вперед! — скомандовал он, пригнув мне голову, чтобы я мог пролезть под канатами.
И вот громкий щелчок — отсчет пошел…
Я увидел прямо перед собой своего противника. Он свирепо зыркал глазами из-под бровей, казавшихся еще более темными на фоне блестящего от масла лица. Слишком коренастый, слишком мускулистый, что не так ух хорошо для него. Тридцать, тридцать один…
Неожиданно он прыгнул вперед, словно хотел перескочить через меня, но я резко отклонился вправо, и он плюхнулся прямо в грязь. Но хитрость состояла в том, чтобы оседлать его прямо сейчас, не теряя драгоценных минут, и я с ходу накинулся на него, не дав опомниться.
Я забрался ему на спину и сделал захват левой рукой, а потом начал работать правой. Но о том, чтобы удержаться на его скользкой от масла спине, и речи быть не могло, тем более что он извивался подо мной, царапая мне руки и рыча от ярости.
Нет, он не должен уйти. Только не от меня. Это была борьба в грязи, опыта которой у меня абсолютно не было, насилие на темных тропинках, чего я никогда не делал и о чем даже помыслить не мог. Но чертов сукин сын вырос в канаве и сделает это со мной. Здесь двух мнений быть не могло. А потому я приник к его спине, словно уже вошел в него, и зажал его, взяв в клещи. И это сработало: он не мог сбросить меня с себя и терял силы прямо на глазах. Он безуспешно цеплялся за мои руки, пытаясь разжать пальцы. Толпа неистовствовала. Я стал с силой вбивать в него свой член, работая им, как тараном. Он яростно мотал головой и пытался выскользнуть из-под меня, но я оказался слишком тяжелым для него и не собирался отступать. И вот наконец я вошел в него. И, крепко обхватив его за шею, я сделал его — у него уже не было ни единого шанса.
Толпа бросила считать — сто десять, сто одиннадцать, — встретив меня восторженными выкриками и громом аплодисментов. А его яростные попытки вырваться только усилили остроту ощущений, сделав трение о его промежность невероятно сладостным. И я кончил, извергнувшись в его горячее тело, вдавив его лицо прямо в грязь.
Отмыв и отчистив меня, они дали мне небольшую передышку. Я сидел на мягкой траве, опустив голову и положив руки на колени. На самом деле я даже не слишком устал и абсолютно не чувствовал себя вымотанным. Я сидел и напряженно думал. Почему она выбрала для меня именно такую игру? Это ведь было нечто, совершенно обратное унижению, и подобный эксгибиционизм ослеплял. Уникальный опыт. Ненаказуемое изнасилование. Может быть, каждый мужчина должен хоть раз в жизни пережить нечто подобное, испытать свою способность использовать другого человека именно таким образом, но при этом не причиняя ему никакого морального или физического вреда.
Да, похоже, я могу даже пристраститься к этой забаве. Правда, теперь у меня уже другое пристрастие: я запал на нее. А потому меня мучило: почему все-таки она выбрала эту игру? Слишком уж хитроумно было бы дать мне шанс стать господином другого человека. Может, она готовила меня к настоящей схватке?
