— А ты что-нибудь узнал о нем? Что-нибудь особенное?
— Да. Он не живет в мире фантазий. Он смотрит на все широко открытыми глазами.
На секунду я даже онемела от неожиданности.
— Ты понимаешь, о чем я говорю, — продолжил Скотт. — Он слишком хорошо знает жизнь, чтобы считать, что «заслуживает» все это, или что он «прирожденный раб», или что он затерялся в более высокоморальном, более благородном мире, чем наш реальный. Я имею в виду те романтические бредни, которыми пичкают себя молодые рабы. Он отдает себе отчет, где находится и что с собой делает. Он почти так же открыт, как и любой другой раб, с кем я когда-либо работал. Однако он из тех, кого, кажется, легко сломать, а на самом деле сломать невозможно. Почему ты мне его отдала? И почему не хочешь мне довериться?
— Ладно, все в порядке. Все в полном порядке. Все просто замечательно! — воскликнула я.
Положив трубку, я снова уставилась на разворошенные чемоданы. На лежащий на кровати альбом «Бейрут. Двадцать четыре часа». «Он не живет в мире фантазий. Он смотрит на все широко открытыми глазами». Вот ты и сказала это,
Я вернулась к чемоданам и подняла грязный, потрепанный двухтомник Бартона «Паломничество в Медину и Мекку», которого я читала сто лет назад, еще в Беркли. Бартон — известный путешественник, переодевшийся арабом, чтобы проникнуть в запретный город Мекку. Бартон — пионер в области сексуальных исследований. Человек, одержимый изучением сексуальных практик людей, в корне отличающихся от английских буржуа, из среды которых он вышел. Но чем так заинтересовала Эллиота книга Бартона? Я не собиралась просматривать пометки на полях. Это все равно что заглядывать в чужой дневник.
И тем не менее я обратила внимание на то, что он тщательно проработал оба тома. Целые абзацы были подчеркнуты или окружены черным и красным, форзацы испещрены замечаниями. Я аккуратно положила двухтомник обратно и снова взялась за «Бейрут. Двадцать четыре часа».
Я должна была послать за ним. И не могла. Приходилось обуздывать свое желание.
Я еще раз прошлась по комнате, пытаясь отыскать в душе другие чувства, кроме желания и уколов ревности, вызванных рассказом Скотта. Я старалась думать о чем-то приятном, стряхнуть с себя это наваждение.
И снова: ну почему, почему человек, способный написать такую вещь, как «Бейрут. Двадцать четыре часа», завербовался рабом в Клуб? Может, ему хотелось бежать от ужасов, увиденных им в Бейруте?
Конечно, существует тысяча причин, почему люди хотят приехать сюда в качестве рабов. В первые годы существования Клуба это были в основном маргиналы, не слишком образованные, полубогемные существа с богатым воображением, не находившим выхода в их профессиональной деятельности. Садомазохизм стал для них дверью в другой мир. Он давал им возможность забыть о кошмарной работе и постоянных неудачах на музыкальном, театральном или художественном поприще. Теперь рабы — люди, куда более образованные. В свои двадцать пять — двадцать восемь лет они вовсю наслаждались затянувшейся юностью и готовы были на полную катушку эксплуатировать в Клубе собственные желания. Для таких рабов это было все равно что пройти двухлетний курс обучения в Сорбонне для более близкого знакомства с теорией Фрейда, отправиться в Калифорнию или уединиться в буддистском монастыре.
Но в основном все они теряли себя здесь, поскольку до сих пор не нашли свое место в жизни. Но жизнь Эллиота Слейтера была наполнена до предела. Так что же им руководило? Может, его ввели в соблазн наши игры и забавы? Может, он постепенно вошел во вкус и стал терять связь с внешним миром? А ведь там его ждали еще не написанные книги, не снятые фотографии, новые назначения, благодаря которым он мог объездить земной шар.
Столкновение нашего маленького уютного мирка с жестокой реальностью Бейрута нервировало. Путало до обморока.
И все же его книга не была жестокой. Она была произведением искусства. До меня вдруг дошло, что Эллиот здесь вовсе не потому, что хочет убежать от самого себя. Нет, скорее, это как-то связано с паломничеством Бартона, его наваждением и исследованиями.
Если вы были в Бейруте, в эпицентре военных действий, где вас могла убить шальная пуля или бомба террориста, то каково оказаться здесь, где, как вы знаете, вас не только не ранят, а, наоборот, будут холить и лелеять, но где вас будут грубо унижать и выставлять на всеобщее обозрение, чего большинство людей выдержать не способно.
Что там писал Мартин в его личном деле? Что «он ждет того, чего больше всего боится».
Да, для Эллиота это должно было стать сексуальной одиссеей — насилием применительно к себе самому, погружением в то, чего он страшился, — в месте, где ему не причинят вреда.
И тут мне в голову пришла жуткая мысль, что, может быть, он замаскировался под раба, как сэр Бартон — под араба, чтобы проникнуть в запретный город. Его маскировкой была нагота. А я сумела его идентифицировать по личным вещам.
Сакраментальная мысль, так как, насколько мне известно, он был идеальным рабом. Он ни разу не сфальшивил. А вот у меня явно отказали тормоза и перегрелся мотор. Напридумывала себе всякой ерунды. Я должна оставить его в покое!
Я налила себе свежего кофе и еще раз прошлась по комнате. Почему я решила, что здесь ему не менее страшно, чем в Бейруте? А вдруг наш сексуальный рай — худший вид декадентства? И как человек, способный делать такие фотографии, может серьезно ко всему этому относиться!
Я поставила чашку и прижала руки к вискам. От мыслей голова шла кругом.
И совсем как во время отпуска в Калифорнии или на борту самолета по пути сюда, я подумала: со мной явно что-то не так, со мной явно что-то происходит, поскольку я хочу, но не могу контролировать свои порывы.
«Клуб. Двадцать четыре часа». Интересно, для него это все равно что Бейрут? Но по фотографиям ничего сказать невозможно.
И тут я впервые возненавидела Клуб, по крайней мере на секунду. У меня появилось безумное желание сломать окружающие меня стены, потолок и убраться отсюда. Что-то во мне закипало, причем уже давно.
Зазвонил телефон. Я тупо смотрела на него, ожидая, что кто-то возьмет трубку, чтобы ответить. Но потом наконец поняла, что этот кто-то — я сама.
Меня внезапно охватил страх, что звонят насчет Эллиота, что Эллиот сломался.
Машинально подняв трубку, я услышала голос Ричарда:
— Лиза, неужели ты забыла о нашей встрече?
— О нашей — что?
— О встрече с инструктором пони из Швейцарии. Ну, ты знаешь нашего друга с его шикарной конюшней из рабов…
— Вот дерьмо!
— Лиза, это действительно нечто. Ничто грандиозное, если ты можешь…
— Ричард займись этим сам, — отругала я и собралась положить трубку.
— Лиза, я разговаривал с мистером Кроссом. Сказал, что ты неважно себя чувствуешь, что тебе нужен покой. Но мистер Кросс считает, что только ты можешь все одобрить. Ты должна посмотреть на пони-рабов, оценить их…
