— Неужели ты боишься меня только потому, что я полностью одет? — поинтересовался я.
— У тебя изменился голос, ты слишком много говоришь и ведешь себя по-другому, — призналась она.
— А на что ты рассчитывала?
— На то, что ты сможешь вести себя и так, и так, — ответила она, угрожающе наставив на меня палец, — А ты всегда ведешь себя естественно. Ты неисправим, одетый или раздетый. Но еще одно неверное движение, еще одна наглая выходка — и я нажму на одну из этих десяти кнопок. И тогда ты всю ночь будешь бегать по спортивной аркаде.
— Да, мэм, — отозвался я, не в силах сдержать усмешки.
Пожав плечами, я все же опустил глаза, желая показать ей, что готов всячески ей угождать. Если она нажмет на одну из этих кнопок, тогда…
Она повернулась ко мне спиной, став до смешного похожей на юного, неопытного матадора, впервые в жизни повернувшегося к быку спиной. Она нервно мерила шагами комнату, я же поднес руку к губам и послал ей воздушный поцелуй. Она встала как вкопанная, бросив на меня испуганный взгляд.
— Я тут сделала одну вещь, — начала она, явно чувствуя себя неловко. — Нашла книгу в багаже и сняла обертку, чтобы получше рассмотреть.
— Замечательно, — ответил я, решив не придавать этому особого значения, поскольку книга вряд ли могла заинтересовать ее по-настоящему, — Если хочешь, я тебе ее подарю.
Она промолчала, только подняла пылающее лицо и испытующе на меня посмотрела. Затем подошла к столу и взяла книгу.
Увидев свой альбом, я даже слегка остолбенел: Эллиот-фотограф, Эллиот-корреспондент. Я думал, будет хуже. Потом она протянула мне шариковую ручку:
— Подпишешь для меня?
Я взял ручку, стараясь коснуться ее пальцев, а потом подошел к дивану и сел. Не умею подписывать книги стоя.
И вот, машинально, почти на автопилоте, я написал:
Лизе!
Я думаю, что люблю тебя.
Эллиот
Посмотрев на творение своих рук, я вернул ей альбом. У меня было такое чувство, словно я сделал ужасную глупость, о которой буду сожалеть до конца своих дней.
Она открыла книгу и, прочитав посвящение, замерла в прекрасном оцепенении. Да, в прекрасном! Я же сидел, небрежно облокотившись о спинку дивана, стараясь выглядеть естественно, но мой восставший член рвался на свободу, совсем отбившись от рук, если, конечно, можно так сказать.
Все смешалось в моей голове: вожделение, любовь, приятное возбуждение оттого, что она прочла посвящение, а еще оттого, что она так мило краснеет и явно испугана. И даже если бы у меня над ухом вдруг заиграл духовой оркестр, то я бы вряд ли его услышал — так сильно стучало у меня в висках.
Она захлопнула книгу и посмотрела на меня отрешенным взглядом, точно в трансе. На секунду она стала для меня чужой. Все было, как в театре абсурда, когда люди кажутся даже не незнакомцами, а какими-то странными животными. Я видел ее всю целиком, но сам не понимал, кем она была: мужчиной, или женщиной, или чем-то иным. Мне хотелось стряхнуть с себя наваждение. Но что реально вернуло меня на грешную землю, так это интуитивное чувство, что она вот-вот заплачет. Я хотел подняться, схватить ее, прижать к себе, что-нибудь сказать или хоть что-то сделать — и не мог двинуться с места. Однако наваждение вдруг исчезло — так же внезапно, как и появилось, — и передо мной снова была живая женщина, беспомощная и беззащитная в своем мужском костюме. Женщина эта знала обо мне что-то такое, чего не знала ни одна живая душа, и я неожиданно понял, что растворяюсь в ней. И хотя я изображал из себя самоуверенного самца, небрежно развалившегося на диване, в глубине души я прекрасно понимал, что еще немножко — и я тоже расплачусь.
Она медленно облизала губы, глядя перед собой невидящими глазами и крепко прижимая к себе книгу. Потом она спросила:
— Почему ты так испугался? Там, в аркаде, когда я велела завязать тебе глаза.
Ужасный вопрос, просто ужасный. Словно на меня вылили ушат холодной воды, но если после воды у меня все опустилось бы, то сейчас — нет. Я просто почувствовал себя голым, чертовски голым под этой проклятой одеждой. А еще самым настоящим насильником.
— Мне это не понравилось, — ответил я бесцветным голосом. Да, хотя мы оба были одеты, как для обеда в шикарном ресторане, в «Ма-мезон» например, беседа была явно не застольной. Интересно, а что будет, если мы снимем эту чертову одежду?! — Я хотел видеть, что происходит, — пожав плечами, продолжил я, — Что здесь такого? Разве это не обычное дело?
«Какого хрена, когда это мне хотелось быть обычным?!» — подумал я.
— Как правило, это возбуждает, — ответила она каким-то отстраненным голосом, словно под гипнозом.
У нее были круглые глаза, хотя принято считать, что у красивых женщин они миндалевидные. Но у нее они действительно были круглыми, и это, а еще слегка оттопыренная нижняя губа делали ее похожей на дикарку, несмотря на весь ее внешний лоск.
— С завязанными глазами… все может быть гораздо проще. Ты можешь сдаться, — сказала она.
— Я — весь твой, — ответил я, а про себя подумал: «А ты так со мной поступила, и я позволил тебе это сделать, потому что, как мне кажется, люблю тебя».
Она слегка попятилась и замерла, крепко, как ребенка, прижимая к себе книгу. Потом она подошла к письменному столу и сняла телефонную трубку.
Я начал медленно вставать. Это было чистым безумием. Она не может просто взять и отослать меня. Я уже готов был разнести к чертовой матери долбаный телефон. Но не успел я подняться, как она что-то сказала своему абоненту, и все встало на свои места.
— Приготовьтесь к взлету через пять минут. Передайте им, что остальной багаж, уже готов. — Положив трубку, она посмотрела на меня и явно хотела что-то добавить, но промолчала. Потом, собравшись с силами, она произнесла: — Положи в карман паспорт и кошелек. Возьми из чемоданов все необходимое.
— Ты смеешься, — ответил я.
Но это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мы отправлялись в путешествие на Луну.
Дверь открылась, вошли двое молодых слуг — все в белом, но никакой кожи — и начали запаковывать чемоданы.
Я застегнул часы на запястье, засунул кошелек в карман брюк, а паспорт — во внутренний карман пиджака.
Заметив на дне чемодана дневник, я молча взял его, потом достал свою старую добрую брезентовую сумку, кинул туда дневник и повесил сумку на плечо.
— Но какого черта! Что происходит? — спросил я ее.
— Поторапливайся, — бросила она.
Слуги уже выносили чемоданы. Она поспешила за ними, все так же крепко прижимая к себе мою книгу. Когда я нагнал свою хозяйку, она уже торопливо шла по коридору.
— Куда мы едем? — поинтересовался я. — Ничего не понимаю.
— Веди себя смирно, — прошептала она, — пока мы отсюда не выберемся.
