Я собирался что-то сказать, но ничего не приходило в голову. Это было точь-в-точь как тогда, в Клубе, когда меня мучило желание признаться ей в любви. Думаю, я просто хотел завоевать ее, но честно, без применения силы, завоевать с помощью чего-то другого, более жизненно важного и личного.
Она сделала неуверенный шаг в сторону кровати. И я снова ощутил исходящее от нее тепло, представил, как оно разливается по всему ее телу, увидел, как набухают ее соски.
Я подошел к ней, взял ее лицо в свои ладони и просто поцеловал долгим влажным поцелуем. Она вдруг обмякла, громко застонав, и тут я понял, что у нас все будет хорошо. Я стащил с нее пиджак и рубашку. Она наклонилась, чтобы расстегнуть ремень, и эта картина: волосы, упавшие на обнаженную грудь, руки, освобождающие затянутую талию, — моментальным снимком запечатлелась у меня в мозгу. И тогда я, впиваясь пальцами в ее голые ягодицы, поднял ее, чтобы вытряхнуть из брюк.
Потом, опустившись на колени, я прижался лицом к ее промежности и стал целовать, целовать, лизать ее и снова целовать до бесконечности.
— Я больше не могу, не могу… — прошептала Лиза. Она вцепилась мне в волосы, все сильнее прижимая к себе, а потом попыталась оттолкнуть: — Нет, прекрати! Слишком сильно… Лучше войди в меня. Это чересчур, чересчур…
Я тут же скинул с себя одежду и, подтолкнув Лизу к кровати, раздвинул ей ноги. Я смотрел жадными глазами на ее открывшуюся вагину, на трепещущие влажные половые губы, на блестящие волосы на лобке…
— Хочу, чтобы ты вошел в меня, — повторила она.
Ее прекрасное лицо было на редкость одухотворенным, а вагина же, казалось, принадлежала не человеку, а какому-то первобытному существу. Я лег на нее сверху, широко раздвинув ей ноги, и она не сопротивлялась. Но лежать спокойно она тоже не могла, а потому извивалась всем телом. Я же продолжал целовать ее, лизать и опять целовать, щекотать языком ей рот, вдыхая при этом чистый, солоноватый, горьковатый женский запах, облизывать шелковистые волосы на лобке, тем самым сводя ее с ума. Она впилась в меня ногтями и попросила лечь на нее сверху, но я не мог остановиться: пробовал ее на вкус, ласкал и не мог насытиться ею.
Наконец я повернулся, приняв позу «шестьдесят девять», и тогда она взяла в рот мой член, а я продолжал лизать и сосать ее, медленно доводя до оргазма. Ее губы сомкнулись на головке моего члена, она страстно и сильно, совсем как мужчина, работала ртом, и ей явно нравилось это делать. Она всасывала член все глубже, обхватив рукой его основание. Я же впился в нее губами, пробуя языком глубину влагалища, точно хотел выпить ее до дна, а она гладила, щипала и царапала рубцы у меня на спине. Я попытался высвободиться, давая тем самым понять, что скоро кончу, но она еще сильнее сжала меня руками и когда я вонзил язык прямо в нее, то почувствовал, как содрогаются ее бедра, отзывается ее влагалище, тяжело дышит этот маленький «ротик», как пылает, словно в огне, все ее тело. Лиза стонала, сжимая губами мой член, и я ощутил, как она кончает серией маленьких взрывов. И тогда я тоже кончил, не в силах больше терпеть эту сладкую муку.
Потом я в изнеможении упал на спину. Я лежал и думал о том, что еще ни разу не использовал эту позу во время близости с женщиной. С мужчинами — да, не меньше пятисот раз, но не с женщинами, хотя всегда хотел попробовать. А еще я думал о том, что люблю Лизу, действительно люблю.
Второй раз все прошло медленнее, так как мы уже не набрасывались друг на друга, как сумасшедшие. Затем я, укрывшись мягким покрывалом и даже не выключив настольном лампы, провалился в сон. За окном все лил и лил дождь, и барабанная дробь падающих капель сливалась с шумом воды, струящейся по водосточным трубам.
Проснувшись через полчаса, я встал и выключил свет. И мы просто лежали, прижавшись друг к другу, так как слать уже не хотелось. Я смотрел сквозь просветы в зеленых ставнях на капельки дождя, похожие на серебристые огоньки, прислушивался к шуму Французского квартала: к гулу ночных клубов на соседней Бурбон-стрит, режу автомобилей, мчавшихся по узеньким улочкам, к ностальгическому ритму хриплого блюза, исторгаемого музыкальным автоматом где-то неподалеку. Запах Нового Орлеана. Запах земли и цветов.
Потом мы начали снова, но уже гораздо нежнее. Мы целовали каждый сантиметр тела друг друга. Целовали подмышечные впадины, соски, живот, внутреннюю поверхность бедер… Я снова в нее вошел, а она, запрокинув голову, все повторяла: «О боже! О боже! О боже!» — и так до тех пор, пока я не кончил. Теперь я мог проспать хоть миллион лет. Приподнявшись на локте, я посмотрел на нее и тихо произнес: «Люблю тебя».
Она на секунду нахмурилась, но осталась лежать с закрытыми глазами. Потом притянула меня к себе, испуганно прошептав: «Эллиот», будто ей стало страшно. Она держала меня так крепко, словно я мог исчезнуть.
Я вдруг захотел сказать ей, что еще никому и никогда не говорил таких слов, но сдержался, решив, что это будет неделикатно. Но почему это было так важно для меня? Наверное, потому, что я не такой, как все.
Мне было так удобно дремать рядом со свернувшейся клубком Лизой, так приятно чувствовать ее рядом, что я решил ничего не говорить. Да она мне и не ответила бы. Зачем? Или все же ответила бы? Подумаю об этом позже.
А сейчас она была рядом, такая сонная и сладкая, пахнущая духами и любовными соками. И эти ароматы вызвали у меня новую волну желания.
Через два часа я внезапно проснулся. Сна не было ни в одном глазу, несмотря на усталость. Тогда я встал с кровати, открыл чемоданы и, не зажигая света, начал раскладывать вещи. Неожиданно я понял, что даже не знаю, как долго мы здесь пробудем.
Мне было даже страшно подумать о том, чтобы вернуться в Клуб прямо сейчас. Как там она говорила о поездках туда и обратно? Что это тяжелая работа. Тут я заметил, что она уже проснулась и следит за мной, сидя на кровати и обхватив колени руками.
Я надел белую водолазку, штаны цвета хаки и куртку «сафари» — единственную чистую куртку, которую мне удалось отрыть в чемодане. Из всех эта была самой лучшей. Из армейского магазина и даже не слишком помятая. Моя любимая. Всякий раз, как я ее надевал, я вспоминал те места на земном шаре, где она была на мне: Сальвадор, например, но об этом лучше не думать. Вот о Каире можно, и, конечно, о Гаити, и, безусловно, о Бейруте, а еще о Тегеране, и Стамбуле, и куче других странных мест.
Лиза уже вылезла из постели, и когда я увидел, что она тоже распаковывает вещи, то сразу же расслабился. Никаких кожаных юбок или сапог. Она развешивала в шкафу нарядные бархатные костюмчики и коротенькие платьица, а потом выставила не менее дюжины туфель на высоких каблуках. Потом она надела темно-синее шелковое платье в горошек с длинными рукавами, широкими манжетами и мелкими складками на плечах. Она затянула на талии матерчатый пояс, что еще больше подчеркнуло красоту ее груди под тонким шелком и плавную линию подола. И, слава богу, никаких колготок! Она надела ярко-голубые туфли на шпильках прямо на голые ноги.
— Нет, не делай этого, — произнес я. — В этом городе надо ходить пешком. Мы можем спокойно прогуляться после ужина. Здесь ровная местность, и мы можем бродить, где захотим. Так что надень-ка лучше туфли на низком каблуке.
