— А я не хочу. Мне плевать, — ответил я.
Что, конечно, было неправдой. Я просто не мог видеть ее слез. Она неожиданно растеклась, хотя сидела тихо-тихо, как мышка, не издавая ни звука. Видно было, что она ужасно страдает.
Теперь я хотел только одного: немедленно прижать ее к себе. Вероятно, все, кто наблюдал за нами, задавали себе вопрос: почему этот подонок заставляет такую женщину плакать?
Она снова высморкалась и на секунду замерла. Похоже, ей действительно было нелегко. Потом она собралась с духом и произнесла:
— В том, что касается тебя, здесь все нормально. Они знают, что я тебя провела. Заставила доверить, что у нас это обычная практика. Именно так я им и сказала. В последнем телефонном разговоре я еще раз удостоверилась, что они все правильно поняли. Но они чертовски настойчивы. Думаю, что сейчас они названивают в отель. Но самое главное — это то, что они знают, что я тебя увезла, что ты моя жертва, что идея была моей и только моей. Я тебя выкрала.
Тут уж я не мог сдержать улыбки.
— Ну и что они от тебя хотят? — спросил я. — Какие могут быть последствия?
— Ну, естественно, они хотят, чтобы я привезла тебя обратно. Я поступила против правил. Я нарушила условия твоего контракта.
Слезы снова градом потекли у нее по щекам, но она тихо глотала их, отвернувшись от меня, чтобы я не заметил.
— Если хочешь знать, я совершила ужасную вещь.
Она посмотрела мне в глаза, а потом снова отвернулась, словно испугавшись, что я начну ее обвинять. Но у меня и в мыслях ничего подобного не было. Как она могла такое подумать!
— Они хотят, чтобы я приступила к работе, — продолжила она. — Возникла масса неотложных проблем. Позапрошлой ночью мы выдворили малолетнюю потаскушку, и, похоже, здесь не было вины приславшего ее инструктора. Она поменялась местами со своей старшей сестрой, а та, оказывается, замужем за каким-то парнем из телекомпании Си-би-эс. Они передернули все факты, и вот теперь Си-би-эс давит на нас с целью получить интервью. Но мы в жизни никому не давали официальных интервью. А тут еще я выкинула такое! И все, конечно, писают кипятком. — Лиза замолчала. словно спохватившись, что зря все это мне говорит, посмотрела прямо мне в глаза, а потом отвернулась. — Ума не приложу, что на меня нашло, — прошептала она, — Увезти тебя вот так…
Я перегнулся через стол, взял руки Лизы в свои и, не обращая внимания на ее сопротивление, поцеловал каждый палец.
— Зачем ты это сделала? — спросил я. — Почему ты этого так захотела?
Не знаю. — покачала она головой и снова заплакала.
— Лиза, ты знаешь! — воскликнул я. — Скажи мне. Зачем ты так поступила? Что все это значит?
— Не знаю, — всхлипнула она. — Не знаю! — Похоже, ее совсем развезло.
Тогда я положил на стол пару двадцаток и увел ее из ресторана.
24.
Эллиот. Реальное и символическое
Когда мы вернулись, то увидели кучу новых сообщений, прикрепленных к входной двери.
Теперь Лиза была абсолютно спокойна и даже не попросила меня выйти из комнаты во время телефонного разговора. И все же вид у нее был глубоко несчастный, что делало ее еще более привлекательной, а я, видя ее грустное лицо, чувствовал себя отвратительно.
Похоже, Лиза меня действительно полностью освободила.
Через пару минут я понял, что она разговаривает с Ричардом, инструктором кандидатов, и наотрез отказывается сообщать ему точное время нашего возвращения.
— Нет, пока самолет не посылай, — по крайней мере дважды повторила она.
Из ее ответов я уяснил следующее: она настаивала на том, что ничего страшного не происходит, что я с ней и что со мной все в порядке. Она сказала Ричарду, что перезвонит попозже вечером и тогда сообщит, когда вернется.
— Да, обязательно. Я непременно буду здесь, — твердила она. Ты знаешь, что я делаю. Я только прошу об одном: дать мне немного времени.
Тут она снова заплакала, о чем он, возможно, не догадывался. Она тихо глотала слезы, а голос ее звучал твердо и холодно.
Потом они заговорили о той самой малолетней потаскушке и об интервью Си-би-эс, и тут я решил, что мне лучше выйти. Что я и сделал. По дороге я услышал, как она говорит: «Нет, на это у меня сейчас нет ответов. Ты просишь меня создать виртуальную социальную философию, сделать публичное заявление. Это требует времени, и здесь необходимо подумать».
Я тем временем сделал несколько снимков нашего садика и маленького домика, где мы жили. Когда она вышла во двор, я перестал снимать и с места в карьер заявил:
— Давай хорошенько прошвырнемся по Французскому кварталу. Я хочу сказать, походим, по музеям, посмотрим старые дома, потратим в магазинах шальные деньги.
Лиза явно не ожидала такого предложения. Поначалу у нее был немного отчужденный вид, но потом она слегка оттаяла. Она стояла, нервно потирая руки, и смотрела на меня так, словно не совсем понимала, о чем я толкую.
— А потом, — не унимался я, — мы прокатимся на пароходике. Конечно, тоска зеленая, но, черт возьми, это же Миссисипи! А на борту сможем пропустить по стаканчику. И вообще, у меня грандиозные планы на вечер.
— Какие?
— Танцы. Обычные старомодные. У тебя тут пара роскошных платьев. Я еще в жизни не ходил с женщинами на танцы. Мы пойдем в «Ривер куин лаундж» на верхнем этаже «Марриотта» и будем танцевать до упаду, пока оркестр не устанет. Будем танцевать, танцевать, танцевать…
Она посмотрела на меня, как на чокнутого:
— Ты что, серьезно?
— Конечно серьезно. Поцелуй меня.
— Звучит заманчиво, — сказала она.
Тогда улыбнись, — произнес я. — Я хочу тебя сфотографировать.
Она так удивилась, что не стала возражать. А просто встала в дверях, упершись рукой о косяк, и улыбнулась. В белом платье, со шляпой, висящей на локте, выглядела она просто грандиозно.
Сперва мы зашли в музей, разместившийся в Кабилдо
[5], а затем осмотрели открытые для публики отреставрированные старинные дома Джеймса Галлиера, Хермана Граймы, Наследство Мадам Джон, по пути заглядывая во все антикварные магазинчики и художественные галереи.
Я обнимал ее за талию, она расслабилась и словно лучилась от счастья, а лицо ее снова стало гладким, как у молодой девушки. Она была чудо как хороша в этом своем белом платье — не хватало только ленты в волосах.
И тут мне пришло в голову, что если я не смогу любить ее вечно, если это закончится нелепой и глупой катастрофой, то в одном я могу быть точно уверен: никогда в жизни больше не взгляну на женщину в белом платье.
К часу дня, когда мы перекусывали в устричном баре, мы уже опять легко и непринужденно говорили обо всем на свете, совсем как вчера вечером. Будто не было никаких телефонных звонков и никаких хэндлеров.
