Забудь о дешевых шлюхах в черных корсетах и сапогах на шпильках («Ты плохой мальчик? Ты хочешь, чтобы тебя хорошенько выпороли?») или о бандюганах с детскими личиками и грубыми голосами. Это будет эксклюзивный садомазохистский тур, в котором ты получишь все по максимуму.
А сначала вполне обычный разговор в огромной комнате с темными панелями, крошечные лампочки не ярче свечей, освещающие картины и гобелены на стене. Восточные ширмы, темно-красные с золотом тканые шторы. Полированные двери с зеркалами вместо стекол и большое удобное кожаное вольтеровское кресло, мои ноги на пуфе и неясная фигура мужчины за письменным столом.
Мартин, мой будущий любовник, мой наставник, мой лечащий врач, мой проводник по своей святая святых. Высокий, темноволосый, с молодым голосом, но уже с сединой на висках — типичный пятидесятилетний университетский профессор у себя дома. И одет соответственно: коричневый джемпер с вырезом, воротник рубашки расстегнут. А еще блестящие пытливые глаза. Глаза, всегда распахнутые навстречу чудесам. На волосатой руке поблескивают старомодные золотые часы.
— Тебе не мешает запах трубочного табака?
— Наоборот, мне нравится.
«Балканское собрание», прекрасный сорт.
Я нервничал, сидя на стуле, и обшаривал глазами стены: старинные пейзажи, покрытые кракелюрами, крошечные эмалевые статуэтки на комоде красного дерева. Другой мир. Охапка темно-красных цветов в оловянной вазе рядом с мраморными часами.
Бархатный ковер сливового цвета, какой можно увидеть только на мраморных лестницах очень старых отелей. Звуки, доносящиеся откуда-то сверху. Скрип половиц приглушенная музыка.
— А теперь, Эллиот, я хочу, чтобы ты со мной поговорил, — сказал он властно, словно все, что происходило сейчас в комнате, не было отрепетировано заранее. — Хочу, чтобы ты расслабился и вспомнил о всех своих фантазиях, которые тебя одолевали. Тебе нет нужды быть красноречивым. Мы сами умеем быть красноречивыми. В этом нам нет равных.
Он откинулся в кресле в густом облаке табачного дыма: глаза устремлены в потолок, брови, слегка тронутые сединой, нахмурены.
— А если тебе трудно описать мне свои фантазии, то, пожалуйста, можешь изложить все письменно. Я могу оставить тебя наедине с бумагой и карандашом. К твоим услугам даже пишущая машинка.
— Но я думал, что вы воплощаете в жизнь определенные вещи, что именно окружение, если можно так сказать, мир…
— Так оно и есть, Эллиот. Можешь не волноваться. Все под контролем. Под полным контролем. Как только ты войдешь в эту дверь. У нас тысяча идей, тысяча проверенных способов, как надо делать. Но сначала нам необходимо побеседовать. Поговорить о тебе, о силе твоего воображения. С этого и следует начинать. Как насчет сигареты, Эллиот?
Я ужасно нервничал, так как понял, что отступать некуда, колесо судьбы уже завертелось. Я чувствовал, что, как только подойду к двери, тотчас же сдамся: «Да, я виноват. Накажите меня».
И, сам того не ожидая, от волнения выпалил:
— Я хочу войти в эту дверь прямо сейчас.
— Всему свое время, — ответил он с легкой улыбкой.
Его взгляд вдруг смягчился, а изучающие меня глаза даже стали больше, нежнее. В них была уверенность человека, который знает о тебе все. Такой человек просто не способен обидеть. Лицо семейного врача, университетского профессора, понимающего и уважающего твою одержимость предметом, образцового отца…
— Видите ли, я не совсем тот тип, который вам нужен, — смущенно произнес я.
Боже, он был таким привлекательным! Его отличала некая элегантность, какой не обладают молодые мужчины, даже самые красивые.
— Я никогда не был особо прилежным учеником, — начал я. — В семье меня считали трудным ребенком. Я не был слишком послушным. Я почти подходил под характеристику настоящего мачо. И не подумайте, что я хвастаюсь. — Тут я неловко выпрямился в кресле и продолжил: — Я понимаю, что нелепо рисковать жизнью на скорости сто пятьдесят миль в час на трассе Лагуна-Сека, спускаться на лыжах с самых коварных склонов, какие только можно найти, взлетать на чертовом сверхлегком самолете так высоко, как тебе позволяет чайная чашка топлива…
Мартин кивком показал, чтобы я продолжал.
— Во всем этом есть что-то притягательное. В общем, глупость какая-то. Два года я работал фотографом. Но это в каком-то смысле та же рутина. Только опаснее и опаснее. Я попадал во все более неприятные положения. Можно даже сказать, неприличные. Последний раз я так вляпался в Сальвадоре, когда проигнорировал комендантский час, словно какой-нибудь богатенький сынок на каникулах…
Не хочу об этом говорить. Эти ужасные бесконечные секунды, когда впервые в жизни я слышал только тиканье наручных часов. Но не могу не вспоминать снова и снова о том, что чуть было не произошло: «Фотограф из "Тайм-Лайф" застрелен во время рейда эскадрона смерти в Сальвадоре». Конец Эллиоту Слейтеру, который вместо этого мог бы писать в Беркли великий американский роман или кататься на лыжах в Гштааде.
Эта новость не продержалась бы и двух дней.
— Но мужчины именно такого типа и приходят сюда, Эллиот, — спокойно ответил Мартин. — Мужчины, которые не подчиняются никому и ничему в этом мире. Мужчины, которые держат в руках власть и которым надоело запугивать остальных. Они приходят сюда, чтобы их вывернули наизнанку.
Похоже, я даже улыбнулся. Хорошее выражение — «вывернули наизнанку».
— Не старайся причесать свои фантазии. Эллиот. Просто поговори со мной. Ты замечательно выражаешь свои мысли. Большинство мужчин, которые сюда приходят, прекрасно излагают. У них живое и богатое воображение, хорошо развитые фантазии. Я не выслушиваю их фантазии, как врач. Для меня это просто истории. Как для литератора, если тебе будет угодно. Может быть, тебе не помешает немного выпить, чтобы было легче говорить? Виски или вино?
— Виски, — рассеянно ответил я, хотя напиваться не входило в мои планы. — В частности, у меня была одна такая фантазия, — сказал я, глядя, как он встает и идет к бару. — Она завладела мной, когда я был еще подростком.
— Расскажи мне.
— Боже, вы даже не представляете себе, как это было ужасно — эти фантазии! Я считал себя просто ненормальным, ведь все остальные, тащились от разворотов в «Плейбое» или от девчонок из группы поддержки на футбольном поле.
«Джонни Уокер. Блэк лейбл». Удачный выбор. Просто добавить немного льда. Даже запах и ощущения от толстого хрустального стекла в руке возымели действие.
— Люди, обсуждая свои фантазии, нередко говорят только о том, что допустимо, — заявил он, усаживаясь обратно за стол. Он не пил, только попыхивал трубкой. — Они говорят штампами, но вовсе не о том, что на самом деле себе представляют. Как думаешь, скольких твоих одноклассников обуревают аналогичные фантазии?
— Ну, обычно я представлял что-то из древнегреческой мифологии, — ответил я. — Мы все были юнцами, жившими в огромном греческом городе, и каждые несколько лет семерых из нас — ну, как в мифе о Тезее — отправляли в другой город в сексуальное рабство. — Я глотнул еще немного виски и продолжил: — Это был древний священный обычай. Но несмотря на всю почетность быть избранным, все мы немного страшились этого. Нас отводили в храм, и жрецы в своем напутствии говорили о необходимости подчиниться всему, что может произойти в том городе, а наши половые органы посвящаются богам. И так было из поколения в поколение, но мальчики постарше, которые уже через все это прошли, никогда не рассказывали нам, что нас ждет. Как только мы прибыли в другой город, с нас сняли одежды и выставили на продажу по наивысшей цене. Служить мы должны были несколько лет. Считалось, что мы приносили удачу купившим нас богатым людям, так как олицетворяли собой плодородие и мужскую силу, совсем как Приап в римском дворике, Герма на дверях в Греции.
