Мы осматривали дом в абсолютном молчании. Я ушел в себя и был не в состоянии разговаривать, так как понял: я больше не должен откладывать решение относительно того, что задумал.
Я был влюблен в нее. И сказал об этом ей — и себе самому — по крайней мере три раза. Она была для меня идеальной женщиной: чувственной и одновременно серьезной, умной, прямолинейной и честной до ненормальности, — может быть, именно поэтому она и молчала сейчас. Ну и в довершение всего она была красива, убийственно красива.
И что бы она ни делала: говорила ли о своем отце или о любимых фильмах, либо молчала, либо танцевала или смеялась, либо смотрела в окно, — она была первой женщиной, с которой мне всегда было так же интересно, как и с мужчиной.
И если бы Мартин сейчас был здесь, с нами, то наверняка сказал бы: «Эллиот, а что я тебе говорил?! Именно ее ты искал всю свою жизнь».
Очень может быть, Мартин. Очень может быть. Но кто мог знать об этом заранее?!
Хорошо. Все это просто великолепно. И она так неожиданно вытащила меня из Клуба, весьма решительно и при этом очень романтично, именно так, как я и мечтал в первую ночь. Но ведь совершенно очевидно, что у нее могли быть три причины так поступить. Это я и попытался сказать ей в отеле «Монтелеоне», когда она притворилась, что спит. Может, она все же полюбила меня. Может, у нее был нервный срыв. Может, она решила таким образом развлечься. Я просто хочу сказать, что если Клуб целых шесть лет был для нее родным домом, то она реально могла воплощать в жизнь все свои фантазии. Или нет?
Как бы там ни было, она явно не собиралась ничего объяснять.
Когда я сказал, что люблю ее, она показалась мне такой ранимой и близкой. Но почему-то ничего мне не ответила. Осталась безучастной. Она или не хотела, или не могла говорить о том. что творилось у нее в душе. Хорошо. Так что же мне делать? Забавно, но, даже когда я упрямо молчал, размышляя о нашем будущем, я сгорал от любви и был одержим безумием всего происходящего, словно осыпал ее поцелуями. Так что же мне делать?
И когда мы, оставив позади «Дубовую Аллею», уже ехали вдоль берега реки, мне в голову неожиданно пришла парадоксальная мысль. Ситуация была именно такой, о которой мечтают все мужчины: поразвлечься без каких бы то ни было обязательств. Любовная интрижка без связующих нитей. И тут она выступала в роли мужчины, а я, наоборот, — в роли женщины, жаждущей большей определенности.
Я ни секунды не сомневался, что если попытаюсь на нее надавить, если возьму за руку и скажу: «Послушай, мы должны объясниться. Мы не сможем двигаться дальше, если ты не объяснишь мне, что, черт возьми, между нами происходит», — то наверняка все разрушу. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Ведь ее ответ может меня не устроить, и от такого удара мне уже не оправиться. Хорошо. Это того не стоит. По крайней мере, пока она со мной. Пока она прижимается ко мне на заднем сиденье, пока я могу целовать ее, могу любить ее, могу говорить с ней о чем угодно.
А про себя думать о том, как круто она изменила всю мою жизнь.
Итак, я принял решение: я не буду предъявлять никаких претензий, а буду просто любить ее. Совсем как тогда, когда я надрался и сказал, что она может сделать мне больно и это нормально. Типа того.
Однако сейчас я был слишком взволнован, слишком много самых разных мыслей крутилось у меня в голове, а потому не мог трезво оценить происходящее.
Мой мозг лихорадочно работал. Надо позвонить риелтору относительно того дома в Гарден-Дистрикт. Надо позвонить отцу, чтобы удостовериться, что тот еще жив и не убил мою мать. Надо купить новый фотоаппарат.
Но к чему все это?
Я ведь даже не спросил у нее, почему мы не возвращаемся в отель, от кого мы прячемся и что реально с нами может сделать Клуб.
Но когда она велела водителю везти нас в дельту реки, в Сент-Мартинсвилл, я понял, что мы спасаемся бегством.
Мы заехали в придорожный магазин уцененных товаров и купили косметику, зубные щетки и самую дешевую одежду во всех Соединенных Штатах.
В мотеле в Сент-Мартинсвилле мы переоделись в шорты цвета хаки и белые футболки, а затем рука об руку, совсем как парочка влюбленных, нырнули в болотистые, зеленые глубины бескрайнего национального паркака «Эванджелина».
Это было волшебное место, где трехсотлетние и четырехсотлетние дубы тянули к земле свои гигантские руки, — еще одно чудо света. Трава нежной и бархатистая, фарфоровая небо проблескивает сквозь, густую листву, а косматый мох покрывает землю толстым ковром. И мир здесь кажется, как и в «Дубовой Аллее», изумрудно-зеленым и безмолвным.
Когда мы занимались любовью, нам не нужно было ни масла, ни корицы. И как тогда, на заднем сиденье лимузина, были только мы двое, но теперь мы любили друг друга в оклеенном дешевыми обоими номере мотеля. Мы залезли в крошечную ванну, прихватив собой холодного пива, а влажный воздух от дребезжащего кондиционера раздувал занавески. И мы полетели высоко-высоко — прямо к Луне и звездам.
А потом, ближе к вечеру, все повторилось, только еще медленнее, еще сладостнее и в то же время более неистово. В этой убогой комнате с будто игрушечной мебелью мы целовались, вздыхали и говорили друг другу нежные слова, а свет за окном, прикрытым старыми желтыми жалюзи за занавесками с оборочками, становился все более тусклым.
Я поведал ей о том, на женщине какого типа хотел бы жениться. Я собирался взять в жены экзотическую иностранку, вроде той, с которой жил в Сайгоне, достаточно примитивную, готовую мне ноги мыть и воду пить, не задающую лишних вопросов, — словом, вроде цветочницы Гёте или таитянок Гогена, — но осознал всю абсурдность этой идеи.
Она никак не отреагировала на мой рассказ. Я же про себя в очередной раз отметил, как она восхитительна в этих шортах, футболке и сандалиях, которые мы купили в магазине уцененных товаров. От нее пахло дешевыми и сладкими духами «Шантилли», которые она приобрела там же. И мне сразу захотелось ее сфотографировать: это лицо в сумеречном свете, эти высокие скулы, эти тени под глазами, этот капризный рот.
Наконец она все же нарушила молчание:
— Я никогда не думала, что выйду замуж. Я никогда не думала, что смогу по-настоящему полюбить. Я никогда не думала… — Она испуганно замолчала.
«Черт! Не буду заводить старые песни», — сказал себе я. И вообще, я был голоден. Мне безумно хотелось каджунской еды, настоящей каджунской джамбалайи, креветок и красных бобов. А еще послушать пронзительную, гнусавую каджунскую музыку и, если повезет, найти какой-нибудь бар, где можно было бы потанцевать.
— Собираюсь купить тот дом в Гарден-Дистрикт, — произнес я.
Она тут же проснулась, будто ее дернули за веревочку, села на кровати и удивленно уставилась на меня слегка остекленевшими глазами.
— Он ведь стоит не меньше миллиона долларов!
— Ну и что? — отозвался я.
Мы вместе приняли душ, а потом натянули на себя новые распродажные шорты и футболки. И уже собрались было уходить, как тут случил ось нечто до ужаса нелепое.
