— А ты не находи ни, что слишком уж она символическая? — поинтересовалась она и потом заперлась в душе, причем надолго, будто решила там поселиться.
Но чтобы последнее слово осталось за мной, я сделал вид, что не заметил ее демарша.
На третий день, проснувшись среди ночи, я обнаружил, что ее место рядом со мной пустует.
Лиза стояла возле окна и, отдернув занавески, смотрела на сияющую огнями стальную громаду Далласа — города, который, казалось, никогда не спит.
Над ним расстилалось бескрайнее небо, усеянное крошечными звездочками. И она тоже показалась мне крошечной на фоне окна. Она что-то напевала себе под нос. Мелодия доносилась до меня, как дуновение ветерка, как аромат ее духов «Шанель»,
Когда я поднялся, она повернулась и пошла мне навстречу. Мы молча обнялись и так и остались стоять, не разжимая объятий.
— Эллиот… — начала она, словно собиралась раскрыть мне страшную тайну, но потом передумала и замолчала.
Я уложил ее обратно в постель, но даже под одеялом она вся дрожала и поскуливала, как испуганный ребенок.
Утром, когда я проснулся, она сидела в дальнем углу перед телевизором с выключенным звуком, чтобы мне не мешать, и смотрела на экран, время от времени прикладываясь к бутылке бомбейского джина и дымя моим «Парламентом».
На следующий день водитель заявил, что ему нужно домой. Типа он не против лишних денег, и любит путешествовать, и еда просто потрясающая, но его брат женится в методистской церкви Нового Орлеана, а потому ему надо домой.
Мы прекрасно знали, что можем попросить его вернуть лимузин, можем отправиться дальше, взяв машину напрокат.
Нет, мы возвращались домой вовсе не поэтому.
За обедом она рта не раскрыла, и вид у нее был трагический. Словом, я хочу сказать, что она казалась прекрасной, изысканной, сногсшибательной, а еще невероятно печальной. И тогда я спросил:
— Мы что, возвращаемся назад?
Она только молча кивнула головой. Руки у нее дрожали. Мы нашли небольшой бар на Седар-Спрингс с музыкальным автоматом, где можно было потанцевать. Но она была такой несчастной, такой напряженной, что уже к десяти вечера мы вернулись домой.
Мы проснулись в четыре утра, когда этот город из стекла и бетона залили первые лучи солнца. Мы снова надели вечерние туалеты и заплатили по счету. Она снова велела водителю пересесть на заднее сиденье и сама села за руль.
— Ты сможешь почитать мне вслух, если, конечно, захочешь, — сказала она.
Идея мне пришлась по душе, так как мы еще не дошли до «В дороге» Керуака, моей любимой книги, которую она, как ни странно, не читала.
За рулем она смотрелась просто великолепно. Черное платье слегка задралось выше колен, обнажив ее стройные ноги. Босоножки на шпильках, казалось, вовсе не мешали ей лихо давить на газ, и вообще, надо сказать, что лимузин она вела, как девчонка, севшая за руль еще подростком, увереннее большинства мужчин: парковалась при необходимости за три секунды, непринужденно рулила одной рукой, проезжала на желтый свет и мимо знаков «Стоп», никого не пропуская вперед.
Откровенно говоря, она ехала слишком быстро и рискованно. Она заставила меня слегка понервничать, а когда я попытался ее урезонить, велела мне заткнуться. На самом деле ей просто хотелось ехать быстрее, чем наш водитель, и на пустой дороге она разгонялась до девяноста миль в час, а при плотном движении — до семидесяти.
Но когда стрелка спидометра достигла отметки сто десять миль, я попросил ее придержать лошадей, пригрозив, что в противном случае просто выпрыгну на ходу.
Я сказал ей, что сейчас самое время почитать «В дороге», но она даже не улыбнулась, так как с трудом сдерживала внутреннюю дрожь. И когда я объяснил, какая это потрясающая и поэтичная книга, она лишь молча кивнула в ответ.
Я читал ей вслух любимые отрывки, действительно блестящие и оригинальные, хотя, конечно, весь роман действительно блестящий и оригинальный, и очень скоро она так увлеклась, что заулыбалась, а потом и засмеялась. Она засыпала меня вопросами о Ниле Кэссиди, Адлане Гинзберге и Грегори Корсо, а также о всех тех, кто вдохновил автора. Это были битники из Сан-Франциско: поэты и писатели пятидесятых, которых безжалостно смели со сцены дети цветов шестидесятых еще до того, как мы успели достаточно повзрослеть, чтобы понять, что к чему. Когда мы учились в школе, новейшая история литературы была самым неоднозначным предметом. А потому меня не слишком-то удивило, что Лизу, которая практически ничего не знала о битниках, так потрясла проза Керуака.
Наконец я дошел до того забавного места, где Сэл с Дином приезжают в Денвер и Дин, благородно возбудившись, начал быстро — быстро красть одну машину за другой, а бедные копы терялись в догадках, что происходит. Затем я прочел ей тот отрывок, где они едут в Нью-Йорк на лимузине и Дин предлагает Сэлу представить, что было бы, если бы машина на самом деле принадлежала им и по этой дороге можно было добраться до Мексики и Панамы, а может, даже проехать через всю Южную Америку…
Тут я остановился.
Мы только что проскочили Шривпорт, штат Луизиана, и направлялись прямо на юг.
Она упорно смотрела вперед широко раскрытыми глазами, моргая время от времени, словно пыталась что-то разглядеть сквозь туман. Потом она повернулась ко мне, будто хотела что-то сказать, но передумала и снова уставилась на дорогу.
— А ведь эта дорога все еще где-то здесь. Точно-точно, — заметил я. — Через Мексику, Центральную Америку в Рио… И мы можем арендовать машину получше этой. Черт! Можем сесть на самолет, можем сделать все, что угодно…
В ответ — только молчание.
Я сделал именно то, что строго-настрого себе запретил. Я действовал слишком напористо, и это наверняка не сработает.
Стрелка спидометра снова подбиралась к ста. Лиза вдруг заморгала. Ну, вот и слезы появились! Но показания спидометра она все-таки увидела и слегка сбавила скорость.
Потом она снова ушла в себя — лицо бледное, губы дрожат. Казалось, у нее вот-вот начнется истерика. Однако она сумела собраться, взгляд снова стал холодным, руки твердо держали руль.
Через какое-то время я отложил книгу, достал фляжку «Джонни Уокера» и от души приложился. Читать я больше не мог.
Когда мы проехали Батон-Руж, она спросила:
— У тебя паспорт с собой?
— Нет, остался в апартаментах в Новом Орлеане.
— Проклятье! — выругалась она.
— А твой?
— У меня с собой.
— Ну так, черт побери, мы можем заехать за моим паспортом, выписаться из отеля, отправиться в аэропорт и улететь первым же рейсом куда угодно.
Она подняла на меня печальные глаза и так долго не отводила взгляда, что мне пришлось придержать руль.
Еще не стемнело, а мы уже ехали по узким улочкам Французского квартала. И только тогда она разбудила водителя.
