Наконец в бар проскользнул Скотт. Человек-пантера с прилизанными кудрявыми волосами и проницательными глазами, словно сканирующими зал.
— А теперь, Эллиот, давай-ка поговорим, — улыбнулся он, снова слегка сдавив мне шею горячими нежными пальцами.
Похоже, у них там, в Клубе, у всех горячие нежные пальцы.
Ричард ждал нас в комнате. Он сообщил мне, что Лиза ушла на кухню и теперь уже я должен быть готов к серьезному разговору. На ковре валялись ее босоножки на шпильках. Совсем как тогда атласные шлепанцы в ее спальне. Эта мысль точно ножом пронзила мой мозг.
Я сел в кресло. Скотт отошел подальше, туда, где стоял секретер. Ричард, небрежно засунув руки в карманы, прислонился к столбику кровати.
— Эллиот, мне необходимо задать тебе парочку вопросов. — начал Скотт. Приятное выражение лица, манера обращения точь-в-точь как у Мартина, доброжелательный взгляд глубоко посаженных глаз, слегка натянутая улыбка. Скотт, казалось, был погружен в свои мысли. — Скажи, тебе было хорошо в Клубе до того, как ты решил уехать? Все было тип-топ? Все получалось?
— Я не намерен обсуждать это без Лизы, — ответил я. — Эллиот, мы не сможем все уладить, если ты прямо сейчас не пойдешь с нами. Мы должны знать, что происходит. Судя по всем нашим отчетам, а мы собаку съели в этом деле, ты прекрасно справлялся со своими обязанностями в Клубе. Мы хорошо отрабатываем свои деньги, — нетерпеливо покачал головой Скотт. Глаза прищурены: типа посмотрим, что ты на это скажешь. — Понимаешь, Эллиот, когда раб попадает в Клуб… Я хочу сказать, если ничего не происходит и раб все же ступает на землю Клуба, то этот раб уже успел с головой окунуться в садомазохизм. Я хочу сказать, он уже все знает о своей сексуальности и понимает, чего хочет. Я хочу сказать, ты не можешь оказаться в Клубе только потому, что провел сраный уик-энд с дружком-извращенцем в Кастро-Дистрикт в Сан-Франциско.
Я молча кивнул.
— Я хочу сказать, что мы имеем дело с индивидом, который хочет не только разыграть свои фантазии, но и прожить их, причем весьма активно, в течение достаточно долгого периода времени.
Я снова молча кивнул. Но где же Лиза? Действительно ли она в соседней комнате? Выпрямившись в кресле, я как можно более вежливо спросил:
— А нельзя ли поближе к делу?
— Я как раз к этому и веду, — ответил Скотт. — Я хочу сказать, что опыт работы в Клубе имеет для раба колоссальное значение, в противном случае ему или ей там не место. Я хочу сказать, что у нас здесь не дешевый бордель…
— Можете мне поверить, — перебил я его, — мы абсолютно с вами согласны. Можете не продолжать.
— Хорошо. А теперь то, что я собираюсь довести до твоего сведения, может показаться грубым, но ты должен понять, почему я это говорю, а потому я хочу попросить тебя сохранять спокойствие и позволить мне договорить до конца. Если ты сейчас добровольно не сядешь с нами на самолет и не вернешься обратно — и, смею заверить, никто из нас не собирается применять к тебе силу, — тебя навечно занесут в черный список Клуба. Ты никогда больше его не увидишь — ни в качестве раба, ни в качестве члена, ни даже в качестве сотрудника любого уровня. — Пауза. Тяжелое дыхание. Потом, понизив голос. Скотт продолжил: — Более того, тебя внесут в черные списки всех заведений типа нашего, с которыми мы сотрудничаем по всему миру. А еще тебя внесут в черный список все инструкторы, с которыми мы работаем. Включая Мартина Халифакса. Он теперь даже на порог тебя не пустит, и если ослушается, то мы разорвем с ним все отношения, а потому Мартин рисковать не станет. Ну вот, Эллиот, это значит, что всю свою жизнь ты будешь вспоминать полученный здесь уникальный опыт. Но ты уже никогда не сможешь его повторить. Клуб будет расширяться, появятся новые филиалы, откроются новые клубы, и ты будешь читать об этом, но вход туда тебе будет заказан.
Я слушал его с каменным лицом.
— Советую тебе хорошенько подумать, — продолжил он. — Советую тебе подумать об истории своего сексуального становления, о том, что тебя привело к нам. Советую тебе подумать о том, через что тебе пришлось пройти, прежде чем ты бросил якорь в нашей гавани. Советую тебе хорошенько подумать о своих ожиданиях, о том, на что ты имел право надеяться, прежде чем Лиза тебя увезла. Можешь не отвечать мне сразу. Просто хорошенько подумай над моими словами.
— Полагаю, ты все же кое-что недопонимаешь, — встав с кресла, ответил я. — И если позволишь мне переговорить с Лизой…
— Сейчас речь идет не о Лизе, — вмешался в разговор Ричард. — Это сугубо между нами. Ты должен сделать выбор…
— Минуточку! Я что-то не понимаю, — перебил его я. — Ты что, хочешь сказать, что Лиза уже не в Клубе? Ее что, уволили? — Я чувствовал, что веду себя слишком уж агрессивно, а потому сделал глубокий вдох, чтобы хоть чуть-чуть успокоиться.
— Нет, Лизу не уволили, — ответил Ричард. — Лиза — это особая статья. И если здесь и делаются какие-то исключения, то делаются они именно для нее.
— Ну тогда о чем мы здесь говорим?! — Я кипятился все больше и больше и злился теперь уже на нее. Интересно, что она им сказала? Я изо всех сил пытался ее защищать, не зная даже, что же она все-таки им сказала. — Насколько я понимаю, — нахмурился я, — она объяснила вам обстоятельства нашего отъезда. Вы так со мной разговариваете, будто я что-то нарушил, и не разрешаете с ней поговорить хотя бы для того, чтобы выяснить, что она вам сказала. Не понимаю, что тут происходит…
— Эллиот, сейчас она тебе не поможет, — вступил в перепалку Скотт.
— Что значит — не поможет?
— Эллиот, Лиза свихнулась, — безапелляционно заявил Скотт, сделав шаг в мою сторону.
И эта фраза колоколом отдалась в моей голове.
— У нас в Клубе, — продолжил Скотт, бросив взгляд в сторону Ричарда, — слово «свихнуться» понимается несколько по-другому. Это вовсе не означает, что кто-то сошел с ума и у него шарики за ролики заехали. Это означает, что человек больше не способен нормально функционировать в наших условиях. И честно говоря, такое не часто случается с персоналом. А если случается, то только с рабами. Я не имею в виду сопротивление, беспокойство, страх и прочее. Мы прекрасно умеем распознавать эти симптомы уже на ранней стадии, но время от времени происходит так, что раб может свихнуться. И тогда он просто встает и говорит: «Знаете что, парни, похоже, я больше не могу этого делать». И мы сразу же понимаем, что к чему. И тогда бесполезно…
— Знаю-знаю, — отозвался я. — Такое случается, но вы не говорите об этом рабам, пока ситуация действительно не становится серьезной.
— Вот именно, — ответил Скотт. — И это самым непосредственным образом связано с тем, что заботит нас сейчас. Когда ты приходишь в Клуб, то тебе говорят, что отсюда уже не убежать, обратной дороги нет и трусить нельзя. И это часть того контракта, который ты подписываешь, относительно предоставления своих услуг в весьма специфической области человеческого поведения. Но это и часть тех гарантий, которые мы даем: тебе не позволят иметь задние мысли, не позволят выбраться отсюда, Эллиот, и причины здесь лежат на поверхности. Если ты до конца не осознаешь, что полностью изолирован, то не сможешь расслабиться и получить удовольствие от происходящего. И тогда ты начинаешь думать: «То, что я делаю, — просто здорово, но я чувствую себя идиотом, делая это! А вдруг моя тетя Маргарет увидит меня в ремнях и цепях?! Блин, все, конечно, здорово, но мне лучше бы отсюда свалить! Для подобных развлечений у меня кишка тонка!» И это в тебе говорит чувство вины. Наша застенчивость, Эллиот, наша амбивалентность, к которой мы все склонны. Но здесь, в изоляции от мира, в отсутствии альтернативы, ты действительно реализуешь свои фантазии: можешь доминировать, а можешь и подчиняться. И это все Клуб! А потому непременным условием здесь должны быть невозможность побега, невозможность даже самой мысли о нем. Вот почему ты должен вернуться в Клуб! — Скотт замолчал, вопросительно посмотрев на Ричарда.
