Но что будет делать теперь этот парень? Похоже, он собирался получить новый чувственный опыт, а ты его притормозила и обрубила все концы. Ты что, специально опустила занавес? Я хочу быть терпимым, но разве ты проявила бы терпимость, если бы я, например, решил круто развернуться и взять с собой, например, Диану, или Китти Кантвелл, или кого-то еще? Как думаешь, Мисс Перфекционистка, ты проделала бы тысячи миль, чтобы обсудить это со мной?
Теперь я уже не была вполне уверена, смогу ли самостоятельно добраться до дома. Необходимо было остановиться и хорошенько подумать, восстановив в памяти проделанный маршрут. Похоже, два квартала сюда, а потом — туда. А как насчет приставленного ко мне цепного пса? Интересно, появится ли он, если я вдруг шлепнусь лицом в грязь?
Сейчас речь идет не о расходах или о разговорах, которые могут пойти на острове. Подумай об этом человеке и о том, что ты с ним сделала. Что мы теперь скажем Мартину, черт побери?! Ведь именно Мартин послал его к нам!
С трудом поднявшись со скамьи, я попыталась понять, смогу ли дойти до дома без посторонней помощи. Оказавшись на боковой дорожке, я спросила зазывалу, где тут поблизости телефон. Опустив глаза, я вдруг заметила, что на мне эти жуткие плетеные босоножки, которые мы давеча приобрели на дешевой распродаже. Эллиот тогда выглядел просто потрясающе в шортах хаки, белой рубашке и белых же теннисных туфлях.
Единственное, что мы хотим знать: зачем? Зачем ты это сделала? Мы просим у тебя только одного: возвращайся, садись в самолет и возвращайся, помоги нам вернуть его, а потом мы просто сядем и все спокойно обсудим.
И вот я уже на улице — в этих жутких босоножках и в чем-то типа плаща, а именно в темно-красном пончо, которое, как я смутно припоминаю, купила в Сан-Франциско в магазинчике под названием «Американ бой» на Кастро-стрит, со мной еще была моя сестра, которая непрерывно твердила: «Мне все равно, но когда я оказываюсь среди них, то мне становится не по себе». Она имела в виду гомосексуалистов. Ей бы не мешало увидеть этих ангелов! Моих ангелов. Конечно, для Нового Орлеана пончо было слишком теплым, даже несмотря на прохладу весенней ночи. По словам Эллиота, оно было просто шикарным, и теперь я вдруг вспомнила, почему его надела. Под ним на мне практически ничего не было.
Когда меня начало рвать, я испортила чудное платье, свое любимое платье, свое самое любимое платье. Платье было безнадежно погублено, то самое платье, что было на мне, когда мы танцевали, когда занимались любовью на заднем сиденье, когда спали на ворохе одеял в Монтелеоне, и тогда, когда ехали обратно.
Все, про платье можно забыть: изорванное и испачканное, оно валяется на полу в ванной комнате. А потому когда я вылезла из постели, то решила просто взять и надеть это пончо. Замечательно! А под пончо на мне была короткая сорочка из хлопка.
И больше никакого нижнего белья. Сказочное, запретное чувство тайной обнаженности. Да и какая разница! Я вся открыта для любви, а там, внизу, на мне ничего не надето.
Ты ему это должна, ты нам должна. Садись вместе с ним на самолет. Господи, это самое малое, что ты можешь сделать! Поехали с нами!
Итак, я стояла на Бурбон-стрит, причем абсолютно пьяная, и на мне было темно-красное пончо, а под ним — абсолютно ничего, кроме крошечной сорочки. И в карманах у меня было полно денег, очень много денег. Стодолларовые банкноты и куча монет. Я швырялась деньгами точь-в-точь как Эллиот: складывала бумажку и протягивала ее другому человеку с милой улыбкой, словно все это для меня пустяки. И одна из этих женщин/мужчин, крупная красивая брюнетка с писклявым высоким голосом, как у детской электронной игрушки, уселась рядом, назвала меня «сладенькой» и говорила со мной. Вся такая розовая и гладкая, совсем как ангел или гигантский тюлень. Все зависит от…
Неужели тебе на все наплевать? А ты знаешь, чем рискуешь, отказываясь вернуться с нами?
Да, все они сделали себе операции. Эти девочки. Эти ангелы. Делали они это постепенно: одну часть тела за другой. У нее все еще сохранились яйца, которые она крепко привязывает к промежности, а член прячет, стягивая между ног, так чтобы он не высовывался во время исполнения стриптиза, а еще у нее уже выросли груди и она колет себе эстрогены.
Она знает, что красива, что очень похожа на хорошенькую мексиканку, прекрасно понимающую, что она гораздо привлекательнее своих братьев и сестер; именно поэтому она получила место старшей официантки в придорожном ресторанчике и теперь носит черное платье с глубоким вырезом, с оборками внизу и подает гостям меню, в то время как все остальные работают поварами и посудомойками. Такая вот неземная красота — Мисс Вселенная в царстве кастрюль и сковородок.
Послушай, мы хотим понять, мы очень хотим.
Но кастрация — и только ради этого?!
— Но ты ведь не допустишь, чтобы они… Я хочу сказать, они же не отрежут тебе яйца?
— Сладенькая моя, мы не думаем, что эти причиндалы подходят для дам. Кстати, тут есть телефон.
— Вы что-то сказали?
— Телефон, моя сладенькая. Сладенькая моя… — И дальше, словно мы уже влюблены: — Кто-нибудь может приехать тебя забрать?
Ну и как это назвать, если не сексуальным домогательством?! Ты воспользовалась своим преимуществом, своим положением. Хочешь услышать правду? Так вот, ты вела себя как самая настоящая эгоистичная, эмоционально неустойчивая, чертова взбалмошная бабенка!
— Который час?
— Два часа. — Взгляд на дешевые наручные часы.
Два ночи. Вот уже семь часов, как уехал Эллиот. Сейчас мы могли бы быть в Мексике. Направляясь в Панаму. Через Сальвадор.
Как думаешь, что творится у него в голове? Он на два года бросает дела, отказывается от карьеры и обычной жизни, а его леди-босс приспичило прогуляться по Новому Орлеану.
— Сладенькая моя, мы уже закрываемся.
Тогда прямиком в клуб «Дрим герлз». Посмотрим, хватит ли у меня духу. Нестройные звуки музыки на сцене за рядами бутылок. Ну а теперь у них вырастут усыпанные блестками шелковые крылья, и они дружно вылетят через черный вход прямо в темное сырое новоорлеанское небо, навеки покидая эту убогую часовню. (Хотя, конечно, на таком расстоянии и под покровом ночи нам, смертным, они могут показаться всего-навсего гигантскими летающими тараканами.) А зеркала равнодушно отражают столы и скамейки, где я сижу в полном одиночестве.
На улице горы мусора, огромные блестящие зеленые пластиковые мешки, доверху набитые мусором. Тараканы. Не думай о тараканах!
Жуткая вонь из киоска с китайской едой, парочка, идущая в обнимку: девушка в белых шортах и бюстгальтере и парень в рубашке с коротким рукавом, оба сосут пиво из больших коробок типа молочных. Сколько пива! Не мешало бы и мне хлебнуть пивка! Пиво такое чудесное на вкус! Пиво «Миллер». Эллиот считает, что лучшее американское пиво — это «Миллер», лучшее импортное — «Хайнекен», а лучшее в мире — гаитянское.
