Никто больше не стрелял. Лица у богомольцев были такие, словно в Большом зале случился коллективный сердечный приступ. Ноздри гиганта раздувались. Выпятилась костлявая грудь. Он показывал себя ошарашенным зрителям, представал во всей омерзительной красе. Конечности тонкие, как ветки. Склизкая плоть утопленника, плоть, три дня и три ночи вымачиваемая в воде. Отсутствие гениталий. Между грудиной, буреломом из ребер и тазом – позвоночный столб, обтянутый голубоватой кожей. А самым отталкивающим было лицо – человеческое, но нечеловеческих пропорций. Лицо мужчины, подвергшегося пыткам и избиениям. Бесформенное, опухшее, с глазами, похожими на вплавленные в череп мячи, прорезанные воспаленными щелями.
Алтон нечасто посещал мессы Галля, но он узнал гостя. Его деревянный брат-близнец висел за алтарем в Храме Распятого. Он, собственно, и был Распятым, сошедшим с креста.
Гвардейцы завопили, роняя оружие. Из рук Распятого росли обломанные доски, они крепились к телу ржавыми гвоздями, вколоченными в тыльные стороны ладоней. Удлиненные руки придавали ему схожесть с саранчой.
Пред ликом божества Галль заскулил и впился пальцами в щеки, оттянул их, точно пытался сдернуть приклеившуюся маску. Быть может, лихорадящий мозг кардинала жалили накопленные годами грехи.
Единственным, на кого материализовавшийся бог не произвел должного впечатления, был Махака. Черный колдун стукнул посохом в пол:
– Идиоты! Это же тюльпа!
«Конечно! – Страх Алтона истаял, как ком снега, брошенный в камин. – Тюльпа, образ, сотворенный магией. Значит, где-то за портьерой прячется друг: Георг Нэй, тайно вернувшийся в Полис, или Гарри Придонный».
Махака заревел и замахнулся посохом, чтобы метнуть его в тюльпу. В тот же миг рука черного колдуна расщепилась от локтя до кисти, кровь закапала на ковер. С грацией конькобежца Распятый очутился возле раненого Махаки. Колено взмыло к потолку, тень стопы накрыла колдуна, и пятка обрушилась вниз, превращая Номса Махаку в лепешку, груду спрессованного мяса и костей. Павиан завизжал, завертелся смерчем и пропал, развоплотился навеки.
Распятый пошел по ковру. Левая пятка влажно чавкала и оставляла красные отпечатки.
Гвардейцы и служки кинулись врассыпную. Пихались, спотыкались, перли к выходу. Галль хрипел на полу, заслонившись рябым предплечьем от своего бога. Грозное чудище склонилось над кардиналом.
– Кха! – Будто кошка выхаркала шерсть. Вот и все, что смог сказать кардинал божеству. Распятый ударил. Прибитая доска полоснула по горлу Галля заостренным концом. Голова отскочила от шеи и покатилась, чертя алую змейку. Туловище исторгло фонтан крови и завалилось на спину.
Сбоку грянул выстрел. Это майор Джеффрис, не последовавший примеру гвардейцев, пустил себе пулю в висок. Алтон остался наедине с монстром.
Но стоило маркизу покоситься на забытую изменщиками шпагу, как Распятый стал трансформироваться. Он уменьшался, стекал восковой свечой. Плавились конечности, массивная голова, испарялись доски. Уродливая тень съеживалась, приобретала другие очертания. Теперь ее источником была лиса, сидящая посреди залитого кровью ковра. И лиса смотрела на маркиза.
– Кто ты? – спросил Алтон, стряхивая оцепенение. Ответ прозвучал в его голове.
«Я – фамильяр. Я посланник».
– Чей?
Лиса была стара, если не как Река, то как стены Полиса – точно. Седая, с бесцветными глазами и потрескавшимся черным носом. Она опустилась перед Алтоном на брюхо, уткнула в замаранный ворс острую мордочку. Алтон не боялся лисы. Совсем.
«Я служу Улафу Усу», – сказал фамильяр.
– Ус? – На «Каллене» по пути из Калькутты Нэй просвещал маркиза, объяснял, почему из тринадцати колдунов при деле всего девять (теперь, после кончины Аэда Немеда и Номса Махаки, – только семь). Он рассказал о колдунах, ушедших в катакомбы, не поддерживающих связь с внешним миром.
– Четверо Старых, – произнес Алтон.
«Так вы их называете, – согласилась лиса. – Но Нэй ошибся. Они следят за жизнью наверху. Они знают больше, чем другие».
– И что же знают эти лежебоки? – спросил Алтон.
«Что вы в скором будущем станете герцогом Сухого Города».
И тотчас маркиз увидел во вспышке: Маринк скорчился посреди кабинета, пронзенный шпагой, а рядом в черной луже остывает его убийца. Они оба мертвы, и отец Алтона, и брат.
Известие шокировало маркиза. Картинка померкла, но образы черными клочьями витали в голове.
«Простите, – сказал фамильяр. – Не было времени подготовить вас, наследник. Флот Полиса практически разбит. Лингбакр приближается. Глазом не успеете моргнуть, как он причалит к Кольцу».
– Мой папа… – прошептал Алтон.
Лиса копнула носом ковер. Новая вспышка. Еще одна. Еще. Образы приходили извне, накидывались, расцветали в черепной коробке маркиза. Казначей Дамбли, обсуждающий с Галлем торговлю контрабандой. Артур Сорель, наводнивший шпионами Оазис. И будущее, неслучившееся будущее: полковник Бакст врывается во дворец и видит обезумевшего Алтона, размахивающего шпагой. Вот почему кардинал медлил, читал проповеди. Он не собирался убивать маркиза. Он хотел обвинить его в смерти отца, выставить все так, будто это Алтон заколол Маринка. Галль выступил бы свидетелем, а Махака наложил бы на маркиза заклятие, лишив рассудка, обратив в дикого зверя. Чтобы Бакст был вынужден пристрелить мнимого отцеубийцу.
– Перестань! – закричал Алтон. Фамильяр перестал. Изучал юношу белесыми глазами древней твари. Алтон ненавидел лису и ее патронов, прохлаждающихся во мраке.
– Почему, – спросил маркиз, – вы вмешались только сейчас?
«После речной битвы, – сказала лиса, – Улафу Усу открылся новый вариант будущего. В котором Руа разрушает башни».
Возмущение клокотало в Алтоне. Старых беспокоили только собственные шкуры, они послали на помощь тюльпу исключительно ради их спасения. Но стоило заглянуть в глаза фамильяра, как гнев рассеялся. Если Улаф Ус был хотя бы ровесником лисы, его вряд ли могли заботить политические перипетии. Он спасал себя – и он спас Сухой Город. Отсрочил неминуемый, казалось бы, финал.
«Защитите Полис», – напутствовала лиса.
На улице прогремели выстрелы. Фамильяр крутнулся вокруг собственной оси, будто охотился за облезлым хвостом… и был таков. Алтон оглянулся на трупы.
В зал вбежали солдаты под командованием полковника Бакста. За ними шли, пошатываясь, колдуны. Лица у всех были измазаны пеплом и кровью, сюртуки порваны. Гарри Придонный, почти не вылезавший из библиотек, производитель волшебных красок и лаков, Каххир Сахи с опаленными усами, Диана Гулд. Клетус Мотли в смятых, искореженных доспехах. Титус Месмер, стыдливо потупившийся. Проигравшее битву войско. Бежавшие с корабля крысы. Среди них не было Нэя, но именно голос брата услышал маркиз сквозь гомон толпы. Слова, сказанные на Дне Творца.
