– Дайте мне минуту. – Стол был завален письмами, списками, документами и книгами.
Нэй не придумал ничего лучше, как осмотреть кабинет. В который раз.
Помещение было просторным и светлым, его практическое назначение подчеркивали деревянные скамьи и складные стулья вдоль стен и кушетка в алькове за ширмой. На этой кушетке герцогу удалили анальный свищ. В центре стоял круглый стол красного дерева, за которым могло разместиться не меньше двух дюжин человек. Палата министров часто заседала именно за этим столом. За ним герцог принимал прошения. Трапезничал и угощал гостей (перед сервировкой стол покрывали белоснежной скатертью с золотой бахромой). Кабинет, по сути, был сердцем дворца. Или черной дырой.
Но большую часть времени герцог проводил в углу за рабочим столом, заваленным бумагами, с исцарапанной, испачканной чернилами столешницей, напротив камина, рядом с которым некогда было возвышение для музыкантов. Нэй засмотрелся на гобелен, изображающий сцену абордажного боя. Его привлекло речное чудовище на заднем плане – чудовище маскировалось под остров.
Не поднимая головы, герцог спросил:
– Знаете, почему вы здесь?
– Подозреваю, что дело не в Веноне Банти.
– Это решенный вопрос. В плане судьбы Банти.
Кивок Нэя не ускользнул от погруженного в документы герцога – колдун был в этом уверен.
Управляющую при Совете тринадцати заточили в Юго-Восточной башне, которую в народе называли Пыточной. Так постановила Палата, собравшаяся в мае в Салоне решений.
– Слышал, вы ее навещали. – Герцог отложил перо и медленно поднял голову.
«Разумеется, слышал», – подумал Нэй.
Маринк создал Секретный отдел, который неофициально называли Черным кабинетом. В задачи отдела входили оценка настроений среди кругов аристократии и бюрократии, подавление народных волнений, наблюдение за городами Союза Островов и контршпионаж. Во главе «Черного кабинета» стоял Артур Сорель, бывший начальник речной стражи. В кабинет Маринка стекались данные разведки. Доклады передавались в запечатанных конвертах. В числе завербованных агентов наверняка можно было встретить монаха, амнистированного преступника, эмигранта-роялиста, графиню, даже колдуна… Нэй не удивился бы: подозревал Каххира Сахи – придворного колдуна, вечно пропадающего на восточных островах Союза.
Нэй снова кивнул:
– Сир, от Веноны зависели многие аспекты…
Герцог прищурился:
– Вскоре Палата выберет нового батлера.
– Или батлершу, – не удержался Нэй.
– Не думаю, что Придонный это допустит. Не в этот раз.
– Гарри? Но его нет в Палате.
На лице герцога появилась усмешка. Почти добродушная.
– Георг! Порой вы напоминаете мне моего младшего. Та же доверчивая простота и гладкость мысли.
Нэй хлопнул себя по лбу, будто только сейчас пришел к соображению: «Не обязательно быть в Палате, чтобы влиять на ее решения. Особенно если ты член Совета тринадцати». Оба понимали правила игры. Игры, которая велась по правилам герцога.
Герцог позвонил в колокольчик.
– Бокал вина?
Нэй сухо сглотнул. С майского запоя прошел месяц, но он до сих пор не мог смотреть на алкоголь.
– Морс, – сказал он, – если можно.
– Что с вами? Вы позеленели.
– Небольшое несварение.
Склонившись к милорду, плюгавый слуга мелко кивал, его желтоватые глазки слезились. Слуга ушел и вернулся с серебряным подносом, на котором стояли два бокала и тарелка с треугольниками сыров нескольких видов.
Нэй церемонно приподнял бокал и сделал глоток. Ежевичный морс был прохладным. Герцог не притронулся к вину. Довольно долго молчал, прежде чем сказать:
– Кстати, о детях. – Герцог кончиками пальцев помассировал грудь через сорочку. Маринк был небрежен в туалете: сюртук расшнурован, серебряные бечевки висят как попало.
Нэй пока еще не понимал, зачем понадобился герцогу, но чувствовал: сейчас карты лягут рубашкой вниз.
Герцог развернулся вместе со стулом. Теперь стол не скрывал его длинные тощие ноги в черных лосинах и башмаки из тонкой кожи.
– О детях и их развлечениях… – задумчиво произнес герцог.
«Развлечениях?» Если Маринк говорил о маркизе Батте, своем старшем сыне, то развлечения могли быть самыми… специфическими.
Пять лет назад Маринк надумал женить старшего сына на вагландской принцессе – укреплял связи с городом-верфью. Но маркиз Батт вернулся уже другим, тенью себя прежнего. За предстоящим свадебным торжеством стояла мрачная тайна. Маркиз слег, и вскоре было объявлено о его смерти. Принцесса уплыла домой.
После смерти маркиза Батта будущее династии повисло на волоске: у Маринка остался одиннадцатилетний младший сын. Маркиз Алтон. Который думал о престоле чуть больше, чем о брачных играх ночных мотыльков.
Так кого из двух сыновей имел в виду герцог?
Дело в том, что маркиз Батт все это время обитал в подвалах Северо-Западной башни. Что именно с ним стало, не знал даже Нэй. Но подозревал, что вопрос надо ставить так: «Во что превратился старший сын герцога?» Доступ к официально умершему маркизу имели лишь два колдуна: Аэд Немед, травник и лекарь, и Номс Махака, создатель зомби.
– Алтон, – сказал герцог. – Вы ведь знаете, какой он.
– Знаю, – кивнул Нэй.
«Значит, дело в младшем».
Нэй не видел маркиза Алтона довольно давно. Года два, кажется. С тех пор, как пришлось возвращать его с торгового судна, куда четырнадцатилетний герцогский отпрыск устроился матросом. Алтона раздражал отцовский контроль. Он рос открытым и честным, сильным и мужественным, чем был симпатичен Нэю.
– Его никогда не интересовало… – герцог широко повел рукой, – все это. Романтик, глупый романтик. Батт был другим…
Герцог запнулся. Нэй ждал.
– Иногда мне кажется, что Алтон уверовал в собственное бессмертие. И решил проверить его на практике.
– Он был способным учеником, – сказал Нэй. – Сливался со шпагой.
Герцог бросил на колдуна гневный взгляд. Настроение его светлости резко поменялось.
– В этом есть и ваша вина, Георг. Ваши уроки, ваши подвиги.
– Сир, вы лично просили…
– Не забывайся!
Герцог схватил бокал – вино расплескалось по бумагам – и сделал большой глоток. Скривившись, проглотил. Его лицо… На мгновение Маринк стал самим собой – подозрительным, алчным, безумно опасным.
Нэй знал (все знали), что стало с Генрихом Руа, прежним герцогом Полиса. Руа закололи, привязали к хвосту голубого марлина и пустили по Реке. Маринк имел ко всему этому непосредственное отношение.
