Речное дно вздыбилось продолговатым гребнем. Волны разбивались о наслоение плит. Здесь все началось. Здесь ее похитили падальщики, запустив тем самым цепочку умопомрачительных событий. И на горизонте появился во всеоружии жабий пройдоха Нэй, а с ним – мертвецы и чудовища.
Лита обулась и вскарабкалась по скале. Риф поднимался над водой на добрые тринадцать футов. Оступишься, свалишься с его хребта, и не сосчитаешь костей на валунах внизу. Но дочь Альпина исследовала риф вдоль и поперек и легко взбиралась по уступам к террасоподобной платформе, не отвлекаясь на голубую даль, на оклики белоснежных альбатросов. Камень разгладился под ногами, отполированный ветром.
– Привет, малышка.
Хозяйка рифа смотрела в противоположную от Полиса сторону. Гипсовая статуя, голенькая девочка, прикрывала рот ладошками. Откуда она взялась на скале? Статуя не была древней. Обыкновенная садовая скульптура. Может быть, ее перенесли на риф из парка имени Маринка, разлучив с купающимися в фонтанах сестрами. Лита подозревала, что девочка появилась тут тридцать лет назад как память о Левиафановой ночи. Кто-то, потерявший ребенка во время наводнения, привез ее сюда – наблюдать за штормами, ждать кораблей.
Слева в гипсовой голове зияла дыра величиной с кулак. Лита услышала монотонное жужжание и улыбнулась. По краям пробоины ползали пчелы. Пчелиная семья обустроила гнездо в полой черепной коробке статуи. На пчелах «хозяйки» Лита тренировалась, лишь потом перейдя к чайкам и котам.
– Я вам не помешаю, – сказала Лита, огибая статую, балансируя на рифе. «Киль» скалы вздымался над белой пеной. Полипы росли у обрыва, напоминая пятерню с полусогнутыми пальцами, и Лита смело взошла на «ладонь».
Волчьи кораллы пели. Глухой Нэй назвал это воем, но Лита слышала музыку, прекрасную мелодию Гармонии. Она окутывала и согревала, от нее на душе делалось тепло и немного слипались веки.
«Здравствуй, – будто бы приветствовали ее эти известняковые трубки. Их пучки тянулись навстречу, серые веточки, напоминающие окостеневшие щупальца осьминогов. Песня резонировала с током крови в ушах, с ударами сердца и дыханием. – Присаживайся, мы расскажем тебе наши сокровенные тайны, только тебе, только тебе…»
Не в силах сопротивляться, охваченная эйфорией, Лита опустилась на камень.
Кораллы пели свою колыбельную, пупырышки смыкались и размыкались, как маленькие рты, или ей просто мерещилось. Хотелось присоединиться к этому хору, стать его частью, стать кораллом, стать песней, хотя бы строчкой в куплете, словом, вздохом…
Голова отяжелела. Лопатки уперлись в твердое, в щелках глаз курчавились облака. Точно так же, обнаружив когда-то риф, Лита уснула, а во сне бессвязный мотив обрел смысл. Кораллы, усыпив, пробудили в девушке нечто доселе дремавшее… силу, доставшуюся от матери…
Лита замычала пересохшими губами в такт музыке. Кораллы не владели человеческой речью, но, как ключи, отпирали замки и освобождали знания. Из обмякших пальцев выпала детская свистулька, разбилась на миллион частичек… и запела. Соловьиная трель отрезвила Литу.
– Мама?
Лита стояла на платформе, спиной к кораллам. Их тени загибались, ползая по рифу, опутывая его целиком.
– Здравствуй, доченька.
Гипсовая девочка плавно двигалась к Лите. Из дыры над левым глазом вылетали пчелы, точно фонтан желто-черной крови. Живая статуя протянула Лите свистульку, целую и невредимую.
– Это сон, – сказала Лита.
– Сон, – согласились кораллы, гипсовые губы, пчелы, живущие в пустом черепе. – И кое-что больше, чем сон.
– Ты… действительно моя мама? – Лита всматривалась в плоское, покрытое насекомыми лицо.
– В какой-то степени. Я – этот риф и другие рифы в Реке.
Девочка грациозно поклонилась. Пчелы переползали на ее затылок и кружили возле Литы. Кораллы пели, плыли облака.
– Почему ты ушла?
– Чтобы не причинить вам вред.
– Ты бы этого не сделала.
– Сделала бы. – Голос девочки стал тише. Голос совсем не походил на материнский, каким его помнила Лита. – Тяжело бороться со своей природой. Видишь этих пчел?
Лита кивнула.
– У тех, кто родился в Вагланде, много душ. Мы переполнены ими, и душам тесно внутри. – Дыра исторгла жужжащее облачко. – Мы становимся цельными, когда нас любят. Это сложно объяснить. – Лита посмотрела под ноги и заметила, что риф усеян трупиками пчел: полосатые ручейки меж камней. – Мы поклоняемся целостности и ищем любви чужаков, но те, кто нас любит, платят страшную цену. Они сходят с ума, не поняв, кто внутри нас – истинные мы.
Мысли роились как пчелы, из-за них гудел мозг.
– Любовь бывает опасна? – недоверчиво спросила Лита.
– Нет ничего опаснее любви, – сказала гипсовая девочка с дырой в голове, девочка-улей. – Я спасла твоего отца от безумия и расщепления. Я рассеялась и стала множеством.
– Получается, ты жива?
– Не так, как вы. Но я жива и буду жить.
– Мама…
Лита поднесла к губам глиняную птичку.
– Я поступаю правильно? Мой путь – это путь Гармонии или нет?
– Не сомневайся, – сказала статуя, оплывая пчелами, как свеча воском; насекомые скрыли ее черты. – Я не успела научить тебя всему, но ты прекрасно справляешься сама.
– Не справляюсь! – Лита бросилась к матери, но очутилась в облаке из пчел. Замахала руками, не страшась укусов, пошла на зыбкий шепот.
– Мама! Мамочка!
– Время кончается… – Голос таял в жужжании. – За тобой идут.
– Ответь! – крикнула Лита. – Мертвый моряк Ндиди сказал: на той стороне меня боятся. Почему? Почему он так сказал?
– Потому что мертвые знают, кем ты станешь.
– Кем?
– Плыви…
Пчелы облепляли веки, щекотали ноздри, забивались в ушные раковины.
– …на восток.
Лита распахнула глаза и судорожно вдохнула. Над ней нависали волчьи кораллы. Гармоничное мычание полипов напоминало пение с закрытым ртом. Лита привстала, тряхнула каштановыми локонами. Медальон, лакированная Человеко-мышь, стукнулся о раковину, висящую на груди. Хор кораллов утихал. Лита озадаченно поморгала. Обычно, убаюканная их колыбельной, она не видела столь ярких снов. Информация поступала иначе, изнутри, и статуи не оживали.
Лита поглядела на свистульку в своем кулаке, потом – на гипсовую девочку. Статуя, как прежде, смотрела вдаль. Пчелы сонно ползали по краю дыры.
Лита встала, поводила ладонями по обсохшей одежде. Над Полисом двигалась торжественная процессия облаков. Одинокая лодка плыла к рифу, пассажиры покрикивали на гребца, маленького испуганного рыбака. Пассажиры и сами были испуганы, как сообщили Лите чайки. Дядя Камбала и старина Тунец плыли за своей ненаглядной подопечной, боясь, как бы не очутиться вечером в застенках Пыточной.
