– Падре, вам слово, – скрипнул зубами Лидс и отошел.
Поднимаясь по трапу, капеллан наступил на подол сутаны и едва не упал. Толпа весело выдохнула.
– Мы все в крыльях Господа! – Священник раскинул руки и мерно замахал.
Нэй услышал, как выругался кто-то из офицеров, а другой поинтересовался, нет ли у священника наклонностей «духовного лорда», имея в виду кардинала, и не скинет ли он в конце проповеди штаны.
– И на Реке всюду дома Господа! И мы сейчас в одной из церквей его, ибо корабль и есть храм! Разве не видите вы церковные шпили – мачты корабля? Разве не слышите, как хлопают крылья?..
Никто не обнажил головы. Никто не опустился на колени. Не взмахнул руками-крыльями. Если и молились, то умом, препоручая невидимым сущностям свою душу и тело. Нэй попросил Творца Рек защитить Литу.
Капеллан протараторил о пороках, справедливости и возмездии и, придерживая полы сутаны, заторопился вниз. Капитан подождал с серьезным лицом, потом сорвал с головы треуголку и вскинул над головой:
– Да здравствует герцог! Да здравствует Гармония!
Палуба подхватила.
– Да здравствует! Да здравствует! – громыхали те, кому скоро суждено погибнуть на Реке, и те, кому предстоит остаться калеками, и те, кому повезет вернуться с руками и ногами («Есть ли такие?»). – Все они срывали голос и подбрасывали вверх шапочки: – Да здравствует! Да здравствует!
– Да здравствует Полис! – провозгласил Лидс.
– Да здравствует!
Лидс отстегнул прогулочную шпагу, передал ее шкиперу, принял и повесил на пояс боевую саблю. Старший помощник, с мушкетоном и саблей на поясе, спустился на бак. Лейтенант скомандовал боевую тревогу, и боцманы погнали людей по местам.
– Сигнал с «Гармонии»!.. Корабли приготовить к бою!
Матросы раздергивали кливер, подвязывали шкот – ветераны с проклятиями сквозь зубы доделывали за новичками. Пехотинцы заряжали мушкеты. Канониры возились с орудиями. Из люка появился молоденький юнга с бадьей песка и принялся посыпать палубу.
– А это зачем? – спросил щупленький рекрут.
– А чтобы ты не поскользнулся, – ответили ему. – На крови.
Другой мальчишка, прыщавый и белобрысый, подтащил к пушке тяжелую корзину. Рекрут вытаращил глаза: юнга раскладывал абордажные топоры, сабли и ножи.
Нэй покачал головой и глянул в сторону вражеской армады. Корабли мятежников, пиратов и клановцев строились тремя параллельными линиями, нацеленными на союзную дугу. Похоже, противник задумал рассечь дугу и пустить арьергард полисцев на корм рыбам. «Что об этом думает Крэдок?» Нэй не удивился бы, узнав, что адмирал, безвольный гордец, в замешательстве. Стоять на палубе флагмана и смотреть в лицо смерти – это не прохаживаться с бокалом вина по аллеям дворцового парка.
На шканцах грохотал барабан, юнги раздавали оружие, боцманы щелкали плетками. Приближались черные паруса.
«Надо было составить завещание».
Нэй задумался, и черные паруса поблекли, расплылись темными пятнами. Прислушиваясь к шуму кильватерной струи, стону «Ковчега», он не сразу заметил, что рядом стоит капитан. Словно охваченный речной лихорадкой, Лидс источал жар – жар предвкушения, жар близкой битвы.
В отличие от Крэдока, Нэй никогда не видел Лидса в кабинетах и залах дворца Маринка. Зато кое-что слышал о капитане. В Навигацкую школу Лидс поступил исключительно благодаря собственному уму и сноровке, иной путь был ему закрыт: классы Речного корпуса большей частью набирали из молодых дворян, а семья Лидса не сумела доказать свое высокое положение. Он освоил навигацию, географию, артиллерию, речную практику, такелажное дело и выпустился образцовым офицером.
Какое-то время они молчали, затем Лидс сказал:
– Сделайте так, чтобы магия изменников не путалась у нас под ногами.
Нэй кивнул.
– Как раз собирался этим заняться.
– Каюта в вашем распоряжении…
Капитан резко обернулся на голос старшего помощника. Вскинул зрительную трубу.
– Поворот «все вдруг», – разглядывая сигнал на флагмане адмирала Крэдока, произнес старший помощник, – обратный курс.
Нэй не верил тому, что слышал и видел. Поворот «все вдруг, обратный курс» означал, что каждое судно смешанной эскадры должно развернуться на своем месте и построиться в кильватерную колонну на противоположном курсе. Очень сложный и рискованный маневр, речной балет, который к тому же здесь и сейчас означает лишь одно: адмирал струсил. Баталия еще не началась, а Крэдок, замысливший превратить арьергард в авангард, уже прикидывает варианты отступления.
Капитан опустил зрительную трубу и хмуро посмотрел на Нэя. Лидс прятал ошеломление под кожей, под мышцами и костями. Он хотел что-то сказать, но промолчал. Повернулся к помощнику.
– Поворот!.. Грот на гитовы и гордени!..
Нэй спустился в каюту капитана, подошел к скошенным окнам в кормовой части и замер. «Ковчег» менял галс. Они должны развернуться на пятачке воды: через фордевинд на бакштаг.
«Сделайте так, чтобы магия изменников не путалась…» Если не знаешь, чем еще, кроме ядер и пуль, воспользуется противник, сделай так, чтобы он не мог воспользоваться ничем, кроме ядер и пуль. Придворные колдуны намеревались очистить, обезмажить акваторию предстоящего боя. Сплести сеть-заклинание, ячейка которой не пропустит чужое колдовство. Так решил Совет тринадцати – фактически Совет семи, после самоотвода четырех старцев, казни травника Немеда и исчезновения Номса Махаки.
Нэй поднес к губам раковину.
– Привет.
– Привет, – сразу ответила Лита.
– Ты как?
– Ну, неплохо… Корабль большой. Капитан душка. Каюта удобная. Клаутерманы передают тебе привет. А стоит выйти – вокруг только и разговоров о скорой мучительной смерти.
– Нет, я про…
– Нэй!
– Да?
– Вийон просит тебя быть осторожней.
– Вийон? Он никогда…
– А еще он просит, чтобы ты не хватался за шпагу и не бежал на палубу, как только услышишь выстрелы.
Он улыбнулся.
– Передай Вийону, что я постараюсь.
– Он очень на это надеется.
– Хорошо. Тогда посмотрим, чему я тебя научил. Готова?
– Ладно… – устало ответила спираль, – поколдуем.
– Поколдуем.
Он закрыл глаза, но вместо всполохов заклинаний, сплетающихся над Рекой в огромную сеть, увидел, как раздвигается травяная ширма и Лита шагает с балкона в его калькуттские покои, и ее глаза, испуганные и пытливые…
* * *
Кнутмастер Серпис слопал на завтрак полдюжины перепелок, от щедрот своих даровал монетку прачке, навощил усы, долго хорошился перед зеркалом, оценивая, как сидит форма и как сверкает начищенная медаль.
