Принц походил на карандаш. Так прямо и несгибаемо он стоял. Мог ли он украсть ожерелье у собственной жены? Пфы! Хол пририсовал принцу саркастическую улыбку.
Леди Лэнсбери стояла поблизости от принца. На ней было широкое свободное платье, расшитое кристаллами Сваровски. В этом платье графиня походила на колокол. Хол дорисовал над колоколом висячие серёжки, потом украсил шею графини тяжёлыми бусами, а руки браслетами. Зачем этой женщине что-то воровать? Она и так богата. И кроме того, графиня просто не поместится в гардероб королевской спальни.
Барон Эссенбах, на взгляд Хола, всей своей фигурой напоминал басовый ключ, но проставленный не на нотном стане, а поставленный на тоненькие ножки-палочки. Барон разговаривал с дядей Нэтом, и оба они с восхищением смотрели на поезд. Понятно, о чём они говорили. Богат ли барон? Безусловно. И кроме того, он старый друг королевской семьи. Нет, этого человека можно вычёркивать. Он вне подозрений.
Дядя. Хол нарисовал дядю. Самой заметной деталью в его образе, решил он, должны быть очки. Большие роговые очки. Хол изобразил их в виде знака бесконечности. У дяди не было алиби на момент подмены ожерелья. Кроме того, он стоял рядом с миссис Пикль, когда пропала брошь. Затем Хол вспомнил ещё об одном случае. Дядя был и на том благотворительном вечере, у герцогини Кентской, когда кто-то похитил её кольцо с рубином. Может ли дядя быть Сорокой-воровкой? Глупо даже и думать! Кажется, с пассажирами теперь всё.
Но тут Хол вдруг вспомнил, что одного человека он так и не нарисовал. Роуэна Бака, личного секретаря леди Лэнсбери. Его сейчас на перроне не было. Впрочем, кажется, его не было нигде. Даже в замке Балморал, поскольку хозяйка отослала его с собаками назад, к поезду. Вместо Роуэна Хол всё время рисовал собак. Хол восполнил пробел и быстро изобразил невнятного человечка, который держит на поводке пять собак. Уши у собак получились лучше всего. Треугольные, они стояли торчком.
Закончив рисовать, Хол посидел в задумчивости, а потом стал рассеянно пролистывать весь блокнот и рассматривать ранее сделанные рисунки. Может ли быть Сорокой-воровкой, например, Эми? Или Гордон? Очень сомнительно. Он вернулся к последним рисункам. Может, подсказка скрыта не в самих людях, а в их вещах? Вот, например, фотоаппарат Айзека, вот микрофон Эрнста Уайта. Гм, надо бы проверить.
Глава 26
Звуки и образы
Айзек ещё фотографировал, и первым Хол обратился к Эрнсту Уайту, следом за которым поднялся в вагон:
– Мистер Уайт, могу я с вами поговорить?
– Конечно, Хол. Чего тебе, сынок?
– Я видел, вы записывали звуки железной дороги. Ну, это тогда ещё, в первый день. Это было в столовой. Вы прикрепили к окну микрофон…
– Да.
– Вы что-то записали? А можно это прослушать?
– Что-то записал, – улыбнулся бывший проводник. – Звуки летящего по рельсам «Шотландского сокола» – это настоящая симфония.
Кто-то из службы королевской охраны наконец дал свисток к отправлению поезда. Уайт мечтательно закрыл глаза и прислушался:
– Когда я слышу этот свисток, я сразу вспоминаю отца нашего принца…
– Да? И что вы вспоминаете?
– Как-то, когда ему было ещё пять, наш поезд стоял на станции Уолфертон, это в графстве Норфолк. Принц провожал свою прабабушку, королеву Марию.
– Это всё интересно, но…
– И тут принц попросил охранника дать ему свисток. Просто посмотреть. Охранник дал, а принц как в него дунет! Раздался свисток, поезд тронулся, и бедному охраннику потом пришлось бежать за ним, догонять. Он еле успел запрыгнуть на площадку последнего вагона. – Эрнст усмехнулся. – Какой шельмец, а?
Но Хола сейчас мало волновали проказы отца нынешнего принца.
– А вот тот ваш магнитофон? Вы его уже выключили, да?
– Да. Но у меня два магнитофона. В каждом плёнки хватает примерно на шесть часов. Я их через эти промежутки и меняю. Беру тот, что с последней записью, и несу к себе в купе. Там у меня есть тетрадь, в которую я исправно заношу время и место сделанной записи. Если хочешь, пойдём ко мне, и я тебе всё покажу.
И они пошли в купе Эрнста. Хол заметил, что, несмотря на свои годы, бывший старший проводник весьма уверенно держится на ногах. Походка морского волка, вспомнил он.
– А вы не помните, чтобы магнитофон записывал какие-то разговоры внутри вагона-столовой? Случайно, я имею в виду, – спросил у старика Хол. Ему не терпелось поскорее во всём разобраться.
– Ну, если в вагоне кто-то слишком громко разговаривал, – слегка повернул голову Эрнст и снова продолжил путь по коридорам. – А так микрофон был настроен записывать звуки только снаружи.
– Есть на плёнке голос мистера Пикля?
– Этого-то да. Этот порой говорил так громко, что заглушал даже гудок паровоза. Всё хвастался своей компанией «Грейлакс». Говорил, что ищет инвесторов, и предлагал вкладывать в неё деньги. Мол, это очень выгодно. А я тебе скажу… – Эрнст вдруг остановился и прошептал Холу на ухо: – Он сам вдруг проговорился, сначала барону, потом леди Лэнсбери, что его компания уже который год имеет одни убытки. Я слушал запись, и мне было, право, смешно.
– А мне казалось, что мистер Пикль очень богат. Он же миллионер.
– Ты знаешь, сынок, миллионеры тоже разоряются. Да.
Они вошли в купе. Эрнст слегка запыхался и сразу опустился на диван, немного передохнуть. Окинул взглядом обстановку:
– Мне здесь как-то непривычно. Я же привык к своему служебному купе. Оно, конечно, попроще, но там всё своё, родное. Сколько лет! Сколько лет!
– Знаете, вот что я хотел узнать. Нет ли на вашем магнитофоне какой-нибудь записи, которая помогла бы снять подозрения с Ленни и её отца, мистера Сингха?
– Трудно сказать, но у меня есть тетрадь, вон лежит на столе, в которую я всё записываю. Можешь взять её, почитать. Записи тоже можешь слушать, хотя сам понимаешь, сколько это займёт времени, если их слушать с начала и до конца.
Хол взял со стола маленькую чёрную тетрадь. Страницы в ней были разлинованы на четыре колонки.
– А вы слышали, как что-нибудь говорили леди Лэнсбери и её секретарь?
– Да, голос леди Лэнсбери был хорошо слышен. Даже в двух местах, а вот что говорил секретарь, было даже не разобрать. Что-то мямлил. Удивляюсь, как дама столь высокого положения может так ругаться. Какими только словами она не обзывала этих своих собак!
