Ночью в узилище Кавима кто-то подбросил мешочек с самоцветами, стоимость каждого из которых измерялась десятками, а может и сотнями золотых. Подобрав его, Владеющий с удивлением обнаружил, что дверь его камеры открыта, а тюремщики спят мертвенным сном, будто их опоили.
Колебался южанин недолго и вскоре сбежал, проклиная себя последними словами за трусость. За то, что у него не хватило духа принять наказание за свой мерзкий поступок, пусть и совершенный по чужому наущению. Он бежал, не взяв даже засапожного ножа, ведь Владеющий воды сам по себе оставался грозным оружием, а обшаривать охрану ему не позволяли остатки запятнанной совести. В таком виде он и покинул султанат, принявшись скитаться по миру, пока с подачи Астала не осел в Махи несколько лет назад.
Закончив рассказ, мужчина спрятал лицо в ладонях, ожидая моего вердикта. Он словно опять оказался пред очами своего родителя, готовящегося объявить ему приговор. Старые раны вновь разболелись, а едва заросшие рубцы на сердце снова засочились кровью. Он в самом деле страдал и ненавидел себя за содеянное. Но прошлого это, увы, изменить не могло. Как и не могло вернуть к жизни тех, кто после встречи с острой сталью Владеющего навсегда остался ребенком.
— Ты ждешь, что я стану тебя судить, Кавим? — Серьезно спросил я, глядя на убитого своих грехом спутника.
— Я… я не знаю, — пробормотал он. — Я ждал, что мне станет легче, но оказалось все не так…
— Единственный человек, которого нужно за это судить, это твой дядя Имисаль.
— Что? Почему?!
Владеющий впервые с начала своего рассказа посмотрел мне в глаза. Именно этот взгляд дал мне подсказку, что мужчина хочет от меня услышать. Не обвинения, но утешения. И я собирался дать ему то, что ему нужно.
— Посуди сам, мой друг, — начал загибать я пальцы, — отравление одного твоего брата, тщательно спланированная акция по устранению тебя, подставной поединок… все это звенья одной цепи, которая ведет к чему?
— К чему? — Не понял моей логики мужчина.
— К смене власти в семье Муджах! — Пылко воскликнул я, изображая негодование недогадливостью собеседника.
— Нет-нет! Не может этого быть! — Кавим замахал руками, будто отгонял от себя комаров, а потом снова спрятался в ладонях. — Дядя не такой человек… он доблестный воин, который десятилетиями безупречной службы дому доказал свою преданность! Он заинтересовал в процветании рода Муджах не меньше, чем отец!
— Посмотри фактам в лицо, — жестко сказал я. А когда Владеющий ничего мне не ответил, то подошел и с силой развел его руки в стороны, заставляя смотреть на меня. Сейчас я стану олицетворением всех его невысказанных сомнений.
— Попытайся вспомнить, мой наивный друг, кто сидел с твоим младшим братом на празднике? Уж не дядя ли Имисаль?
— Я не помню! — Выкрикнул Кавим, высвобождая свои запястья. — Прошло уже столько лет!
— И все-таки? — Продолжил настаивать я. — Не было ли у него возможности подсыпать своему племяннику что-либо в еду и питье? А кто больше других обострял ситуацию с родом Гази, требуя кровной мести? Наверняка ведь это тоже был он! Вспомни хоть один военный совет, ты же наверняка был там. А это значит, что уже тогда он продумал этот план, чтобы убрать тебя с доски.
Южанин ничего не ответил, но по тому, как напряжение сковало любые мимические проявления на его лице, я понял, что попал в десятку.
— Но детей ведь я убивал вот этими своими руками, Данмар! Ты хоть представляешь, каково это?!
Его слова воскресили в моей памяти события тех бессчетных и бессмысленных схваток, в которых я побывал, будучи грешником в доминионе безымянного демона. Сколько раз я рвал голыми руками души тех, кого воспринимал своими детьми, братьями или сестрами? Боюсь, что сосчитать это не под силу никому. Тяжело ли это было? Да. Каждый чертов раз, как в первый. Так что я получше Кавима сейчас знаю, что он ощущает, и что ему на самом деле хочется ощутить.
— Верно, — неожиданно для него, я легко согласился. — Но это была война, а твой дядя мушир дома Муджах, которому ты, как воин, обязан подчиняться в бою, отдал тебе такой приказ. Он же нарочно отвел тебя в сторону, чтоб никто не смог своим свидетельством опровергнуть его версию событий. Разве нет?
— Да… ты говоришь верно…
— В таком случае, кто больше виноват в убийстве? Нож, разящий чужое сердце, или тот, кто его держит?
— Но меня признал виновным даже божественный суд! — В сердцах выпалил шахирец, незаметно для себя взвалив на свои плечи роль обвинителя. — Нальмунаши отдал победу дяде, не позволив мне даже нанести и удара! Разве это не очередное доказательство того, что я виновен?!
— К сожалению, Кавим, нельзя полагаться на божий суд там, где в дело вступает людская подлость и хитрость.
— О чем ты?!
— Разве ты не понял? Я о том клинке, что вручил тебе Имисаль. Подумай, ну кто будет размещать на эфесе такой элемент, который способен поранить самого владельца оружия?
— Но… это ведь была сабля дяди! — Продолжал упорствовать южанин. — Я неоднократно видел ее в его руках!
— Это доказывает лишь то, что он прекрасно знал, для чего его приглашает твой отец, и готовился к этому. Посуди сам, разве не он предложил тебе поединок?
— Но… я… почему же… как…
— Понимаю, что тебя сбивает с толку, — мягко кивнул я. — Проклятый зуб, которого ты не заметил, потому что в тот момент, когда ты принял от Имисаля саблю, его там не было.
На лице Владеющего непонимание было написано такими огромными буквами, что я не стал выдерживать паузу, а выдал свое предположение сразу.
— Это наверняка было простейшее приспособление, укрытое к рукояти. Обычная пружина и спусковой механизм, который выталкивает клык кобры при неосторожном замахе. Ну или ты не заметил какую-нибудь небольшую кнопку, приводящую его в действие, а может он имел самостоятельный завод и выстреливал по прошествии некоторого времени. Вариантов масса, и все они достаточно просты в реализации.
— Но… для чего?
— Я же сказал. Власть. Имисаль хотел занять место твоего отца. Сначала он избавился от младшего наследника. Потом от тебя. Сейчас, по прошествии стольких лет, наверняка случилось что-то и с последним твоим братом. А если у действующего главы рода нет преемника, к кому переходит пост?
— Известно к кому… — задумчиво отозвался Владеющий, уже начавший прозревать, какую картину я ему рисую, — к ближайшему родственнику по мужской линии…
— Которым и является твой дядя, так?
Замерев, словно пораженный громом, Кавим немигающим взглядом смотрел на свои ладони. Половину жизни он провел в терзаниях и ненависти к себе, когда нужно было ненавидеть своего дядю.
— Мой отец… он ведь понял это, так? — Упавшим голосом спросил шахирец, пытаясь сдержать рвущиеся наружу слезы.
— Выходит, что так, — подтвердил я. — В противном случае, твой побег бы и не состоялся.
