Я немного постоял молча, продолжая высматривать выход, которого не было. Наконец сдался и опустился на пол напротив Валки.
– Думаете, капитан Корво улетела? – спросил я, когда тишина стала невыносимой.
Валка ответила не сразу. Она смотрела не на меня, а на свою татуировку, туда, где линии образовывали тройную спираль на тыльной стороне ладони.
Взяв татуированную руку другой рукой, она сказала:
– Надеюсь.
– Почему?
– Потому что везде лучше, чем здесь, разве нет? На месте Отавии я бы смылась из этой системы при первой же возможности.
– Если Сагара отпустит корабль.
Валка принялась колупать заметное только ей пятно на брюках и поправила меня:
– Если Сагара отпустил корабль.
Я попытался представить, каково сейчас Корво, Паллино, Хлысту и остальным. Я подозревал, что «Мистраль» не известили о нашей судьбе, ведь человек, заставляющий гостей ждать месяцами в приемной, вряд ли обеспокоится такими мелочами. Не считая того, что передали Хлыст и компания, когда вернулись, новостей о нас на корабле не было. Они знали о Кхарне, но не о Братстве или о том, что – если верить деймону – сюда летят сьельсины.
Поймите, я уделяю этому столько внимания потому, что мы с Валкой просидели в той камере несколько месяцев, – пусть мне теперь и кажется, что они промелькнули как миг. То замкнутое пространство замкнуло и время, и память, сжало их так, что недели, казавшиеся мне в тот момент вечностью, в итоге сложились в единое воспоминание, которое я могу хранить, изучать… а могу выбросить. Постоянный негаснущий свет, покрытый лужами пол, жалкие протеиновые батончики, ужасный туалет… все это уместилось в крошечный уголок в моей голове.
Калверт получил свою минуту славы и ушел со сцены, за ним последовала и многорукая тварь. И хотя загадка Тихих и апокалиптические видения не давали мне покоя, я чувствовал, что с каждым часом эти важные дела теряют значение в моем мире. Здесь, глубоко под землей, исчезающие звезды и пламя, пожирающее тысячи планет, казались совсем далекими, как и сама война. Я перестал обращать внимание на внутренний голос, напоминавший о том, что я солдат.
– Как бы вы поступили, – спросила Валка впервые за долгое время, – если бы в Галактике был мир и вы могли заниматься всем, чем заблагорассудится?
С момента нашего заключения мы уже обсуждали подобные темы… говорили о мелочах, о нас и нашем прошлом. Я посмотрел на портрет Тора Гибсона, который царапал найденным гвоздем на мягком бетоне. Стена слева от него уже была покрыта изображениями: моих отца и матери, Криспина, Обители Дьявола. Там были и Деметри с женой, и сэр Олорин, Паллино, Джинан, Хлыст. Даже Бассандер.
– Отправлюсь в атенеум, как всегда хотел, – ответил я.
Слова сорвались с языка естественно, будто дыхание. Сами по себе, как молитва. Я перестал выцарапывать левый глаз на портрете Гибсона и присмотрелся к нему. Вспомнил видение и версию Гибсона, которую узрел в нем, с тростью с латунным набалдашником, в кубикуле корабля Деметри. Услышал голос – свой голос, сухой, как карканье ворона.
– Нет, – произнес я.
– Гм? – шевельнулась за моей спиной Валка и ступила мягкими сапогами на твердый камень. – Тогда чего вам хочется?
Я вспомнил, как Кхарн задавал подобный вопрос Танарану:
«Чего ты хочешь?»
– Я хотел быть схоластом, – ответил я с упором на прошедшее время. – Теперь не уверен. Я уже говорил, что Отавия просила меня присоединиться к ней. Стать наемником. Но я не знаю… – Я повернулся, отложил гвоздь и прислонился спиной к настенной росписи. За время нашего заключения мои волосы отросли почти до плеч. – Во сне… Тихие сказали мне, что я должен быть солдатом, но не являюсь таковым.
Я заметил, что Валка улыбается, и спросил:
– Что?
Она помотала головой:
– Вы солдат, – и переступила с ноги на ногу.
– Почему?
– Вы сами сказали об этом детям, – ответила она. – Когда мы дрались с Калвертом. Сузуха спросила, кто вы, и вы ответили: «Я солдат Империи».
Она настолько точно изобразила мой тон и манеры, что я отвернулся.
Когда я подавил желание рассмеяться или опровергнуть ее пародию, то ответил:
– Знаете, Джинан хотела, чтобы я отправился с ней на Убар и занялся ее семейным бизнесом. Торговлей специями.
– Вы?! – усмехнулась Валка. – Торговец специями? Ни за что не поверю.
Я обрадовался, что не выдал правду, ведь на самом деле это я вызвался отправиться в семейное имение Джинан, когда у той выйдет срок службы.
Пожалуй, Валка имела полное право посмеяться над этим, но я тем не менее парировал:
– А что? Это честное занятие!
– Адриан, вы не торговец, – сказала Валка с ухмылкой. – Не знаю точно, кто вы, но уж точно не торговец. Вы… важнее.
Она сбилась и принялась разглядывать мое творчество на нижнем ярде стены. Я вдруг заволновался, понимая, что моя работа со всеми ее недостатками навсегда отложится в глазах и идеальной памяти Валки. Я потупил взгляд, чувствуя себя голым и уязвимым.
– Обычно у вас лучше получается, – оценила она рисунки.
Комплименты у Валки всегда выходили сомнительными, но в то же время ее тон и улыбка были доброжелательны. Впрочем, улыбку я не увидел, потому что разглядывал носки сапог. Я почувствовал, как кровь прилила к щекам, и повернулся к стене, проведя пальцами по изображениям Гибсона, Бассандера и Сиран.
– Мне непривычно рисовать на стенах! Тем более на бетоне!
Когда я повернулся к Валке, та кусала губу, чтобы не расхохотаться. Я в некотором смысле забыл, что мы в камере.
Опешив, но не разозлившись, я ткнул в нее пальцем:
– Вы… вы меня специально подначили!
Тут она не выдержала и рассмеялась высоким, звонким смехом, колокольным перезвоном разнесшимся по этому мрачному тесному месту.
– А вы легко поддаетесь.
– На самом деле это не так, – сказал я, когда она наконец прекратила смеяться.
– Что не так?
– Я не солдат.
Валка не спорила. Поспорить она любила, но иногда – когда считала себя правой без возражений – не опускалась до споров. Не дело Минервы спорить с недалекими. Она лишь развела руками и легким шагом вернулась на свое место у стены.
– И кто же вы тогда? – спросила она, качая головой и задумчиво, не снисходительно щурясь.
– Хороший человек? – ответил я, вспомнив один из наших прошлых разговоров.
Но это был вопрос. На самом деле я не знал, кто я.
– А если начистоту? – сказала она, наклоняясь и всем видом показывая, что говорит всерьез. – Чем бы вы занимались, если бы могли?
