– Сузуха, – вспомнил я наконец.
– Что?
– Сузуха, дочь Кхарна Сагары… его клон. Она его упоминала. Однажды. Тогда я даже не подумал спросить, о ком речь.
Повернувшись, я вновь посмотрел в лицо человека, накинувшего петлю на шею человечества и выбившего табурет.
– Кто сказал, что хотел бы, чтобы у всех людей была только одна шея, чтобы задушить? Калигула? – спросил я.
Гибсон тоже посмотрел на Фелсенбурга.
– Частое заблуждение. Если верить Светонию – а я не уверен, что стоит это делать, – Калигула говорил только о римлянах.
Фелсенбург не был похож на маньяка. Простой костюм, легкая улыбка, как будто он посмеивался над известной ему одному шуткой, а вовсе не собирался приговорить миллиарды людей. Даже сейчас подлинная история Войны Основания остается для меня загадкой. Я подозреваю, что правда известна лишь Братству – единственному существу, пережившему те позорные времена. Когда я вспомнил о Братстве перед портретом Фелсенбурга, меня пробрала дрожь. После пришествия его машин в живых осталось меньше миллиона человек, в основном те, кто населял ранние внеземные колонии.
– Думаешь, он понимал, что делает? – спросил я, глядя не на Гибсона, а в бледно-голубые глаза Джулиана Фелсенбурга.
Тор Гибсон отдышался.
– Думаю ли я, что он предвидел, что его машины поработят и уничтожат человечество? Нет. Я уверен, что он считал себя героем. Как и все эти люди. – Он обвел рукой портреты и фотографии мериканских лордов. – Однако мало кто осознанно считает себя злым. Для большинства добро и зло – лишь разные точки зрения и злодеи просто навязывают свою точку зрения другим. Зло не рождается злом – оно им становится. Мерикани считали, что несут в мир добро и свободу, но не смогли обуздать свои машины.
Мне было нечего ответить, повисла пауза. Гибсон нарушил ее через мгновение:
– Адриан, ты можешь сказать, в чем разница между молитвами и магией?
Пришел мой черед недоумевать.
– Что? – повернулся я к старому наставнику.
– В смирении, – сказал Гибсон, постукивая тростью по полу. – Молящийся взывает к высшим силам, а колдун повелевает низшими. Проблема в том, что деймоны не были низшими силами. Фелсенбург их породил – призвал, если угодно, – но не смог ими управлять. Я сказал, что он продал душу человечества. Я не драматизировал. Создание машин было сделкой в духе Фауста, и все мы до сих пор за нее расплачиваемся. Думаю, он не подозревал, чем в итоге станут его создания, иначе ни за что не создал бы их. – Мой учитель весьма не по-схоластически передернул плечами. – Неспроста в галстани слово, обозначающее ученого, – здесь он использовал классическое английское слово, – обозначает также и мага.
– Так вот зачем нужны схоласты, – сообразил я.
– Соберите всех мудрецов Галактики в одном месте, заприте в башне и научите смирению, – покачал головой Гибсон. – Помнишь, как брат Имларрос насмехался над тем, что я философ?
Я помнил.
– Золотой век закончился, потому что в погоне за знаниями люди забыли о философии. Тягу к обретению мудрости они променяли на прогресс, который их уничтожил. – Гибсон понизил голос и добавил: – Древние христиане неспроста считали гордыню величайшим грехом.
– Кому я говорил оставаться у выхода?! – прогремел Паллино, появляясь у нас на виду в сопровождении Видана.
– Что-нибудь нашли? – повернулся я к своему другу и ликтору.
– Все чисто, – ответил Паллино. – Но Валка со схоластами пожаловались, что вы ушли гулять.
– Раз все чисто, то и беды никакой нет, – ответил я. – Я просто осматриваюсь.
Я указал на Фелсенбурга, как будто портрет древнего диктатора сам по себе мог все объяснить.
Паллино фыркнул и отвернулся. Я услышал, как он бормочет что-то вроде:
– …должен выполнять свою работу, когда он мне мешает?
– Паллино! – окликнул я, и темноволосый офицер развернулся. – Спасибо!
Мы направились в вестибюль мимо других портретов мериканских диктаторов. Валка по-прежнему изучала документ на постаменте – а может, вернулась к нему. Она стояла, склонив голову и сложив руки, и не замечала меня.
– …создавал препятствия для осуществления правосудия, отказываясь давать согласие на принятие законов об организации… – говорила она на классическом английском.
Уже говорила на классическом английском.
– Ты успела выучить язык? – с удивлением и восхищением вырвалось у меня.
Валка отвлеклась:
– Нет! Нет, нет… я… – Она заправила волосы за уши. – Алфавит и звуки у меня уже были сохранены. Я просто тренируюсь. Читаю, но ничего не понимаю.
– Я тоже, – признался я.
Валка потупила взгляд:
– Но ты же можешь на нем изъясняться?
– Могу! – ответил я. – Но это не значит, что я понимаю… все это. – Я обвел руками зал, документ, потрепанные флаги, микропленки и закрытые шкафы. Вашингтона и Фелсенбурга. – Валка, думаю, нам понадобится больше времени, чем мы рассчитывали.
– Больше, чем рассчитывал ты, – парировала Валка. – Марло, я десятки лет бегала за тобой хвостиком. Теперь твоя очередь. Паллино! Доран! – крикнула она, отталкивая меня. – Все чисто?
Оставшиеся у прохода в главный коридор центурион с хилиархом жестами показали, что да.
– Отлично! Тогда за работу!
И мы поработали.
Читатель, вы, возможно, слышали, что я выучил язык мерикани за несколько дней. Это не так. Я учил древний английский в детстве – и рассказал вам об этом. Это Валка выучила его за неделю. Подробности нашей жизни с веками смазались, смешались, и мы стали как бы едины в умах жителей Галактики. Боюсь, я не отдал ей должное в достаточной степени, до сих пор не уделил нужного внимания ее работе: тому, как она учила сьельсинский с Танараном, пока я спал, как годами изучала сканы и голограммы, полученные после сражений со сьельсинских кораблей, и так далее… Но я не сделал этого отчасти потому, что всего не помню, и отчасти потому, что для описания того, что Валка узнала о сьельсинах за годы, проведенные нами вместе, понадобилась бы отдельная книга.
Того, что она выяснила о мерикани за несколько лет в Нов-Белгаэре, хватило бы на дюжину томов, но мы не написали об этом ни строчки. По приказу примата Арриана полдесятка кураторов денно и нощно сторожили врата архива Гавриила, чтобы удостовериться, что никто, кроме моей группы, не попал внутрь и что ни один документ не был оттуда вынесен. Двери оставались открытыми, но перед ними возвели проволочный забор и ворота – для того, чтобы архив оставался в безопасности, чтобы бомбы Тора Арамини не пришлось приводить в действие.
Я лишь вкратце расскажу о тех днях в архиве. Бо́льшая часть из того, что мы обнаружили и прочли, была не важна. Записи о неизвестных людях, местах и событиях. Почти все микропленки давно сгнили, документы рассыпались в пыль под пальцами в перчатках, заставляя нас полагаться на более тонкие инструменты.
