Я решил, что он процитировал один из чьих-то афоризмов, но это было не так. Я от корки до корки прочел «Книгу разума» и «Динамику» Аймора и множество других, меньших книг Предписания.
Эта аксиома принадлежала самому Гибсону.
– Я так тебя и не поблагодарил, – сказал я наконец. – За то, что учил меня. Я часто думал о том, как повезло Артуру с Мерлином, а Александру – с Аристотелем. Мне тоже повезло.
Схоласт ответил не сразу.
– Ты не Александр! – ответил он, имея в виду древнего македонца.
Я улыбнулся, подумав о своем Александре.
– Не стоит меня благодарить, – добавил Гибсон. – Если ты в свой черед сможешь кого-то научить, сделать мир чуточку мудрее – это будет лучшей благодарностью.
– Мир никогда не поумнеет, – отшутился я.
На старом и таком родном лице появилась легкая улыбка.
– К чему беречь мудрость? Если мир поумнеет, она уже станет никому не нужна. – Тор Гибсон неловко поднялся. – Пойдем к нему. Наверное, заждался уже.
Принц Александр сидел у подножия невыразительной статуи Аймора и пытался принять тот же хладнокровный вид. Он был босиком, ноги сложены, руки на коленях, внимание сосредоточено на собственном отражении в темной воде. Услышав нас, он повернул рыжую голову – и вдруг напомнил мне Хлыста. Эти двое были похожи только цветом волос, но я все равно подивился, что по стечению обстоятельств был наставником и в некотором роде другом столь схожих, но в то же время разных людей. Александр не был ни лопоух, ни веснушчат, он уже не испытывал детских страхов, но еще не обрел взрослой самоуверенности. Даже их волосы были разных оттенков рыжего. У Хлыста они были ближе к оранжево-золотистому, а у принца – к почти неестественному пунцовому. Однако нечто в мимике и жестах принца неуловимо напоминало Хлыста.
– Удобно? – спросил Гибсон, взмахивая тростью.
Старый схоласт пошатнулся, и я подхватил его под руку.
Принц кивнул:
– Здесь так тихо.
Изумрудные глаза бегали по гладким сводам и сталактитам, украшенным сверкающими водорослями. По глади пруда шла рябь – какие-то бледные слепые рыбешки плескались в глубине.
– И что не так? – спросил Гибсон.
Замечание принца прозвучало как жалоба.
Александр повернулся к нам лицом. Я помог Гибсону сесть на скамейку, у которой произошло наше воссоединение.
– Во дворце никогда не было такой тишины, – ответил принц наконец. – Неуютно.
– Что именно? – спросил Гибсон, и я почувствовал в голосе наставника интонации, с какими обычно ведут допрос. Принц был к ним непривычен.
– Быть одному.
– Никто не бывает по-настоящему одинок, – ответил Гибсон. – Или ты имел в виду пребывание наедине со своими мыслями?
Принц наклонил голову и сложил руки на коленях. Подслеповатые глаза Гибсона устремились к своду пещеры над головой статуи.
– Многое из того, что мы сделали, лишь прячет нас от самих себя. Терминалы, инфосферы. Титулы и звания. Экстрасоларианские машины и так далее. Умение оставаться наедине с собственными мыслями, познавать их, обесценилось. – Гибсон покосился на меня. – Познавать себя. Особенно среди монарших особ.
– Почему именно среди них? – Александр не стал подниматься, чего я ожидал, а остался сидеть.
– Правитель – пример для любого добропорядочного человека. Каждый несет ответственность перед людьми, которые ниже его по положению. Заметь, не по рождению, а по положению, – ответил я.
Гибсон утвердительно взмахнул рукой.
– Назови последний титул своего отца.
– Последний…
Александру пришлось ненадолго задуматься. Я его не винил. Имперская помпезность с прошествием веков все раздувалась.
– …Слуга слуг Земли.
– Точно, – ответил схоласт. – Чем выше мы забираемся, тем больше людей ждут от нас наставлений. Нельзя править без оглядки на них. Но для этого сначала нужно научиться править собой.
– Сэр Адриан об этом говорил, – перебил Александр.
– Правда? – Гибсон посмотрел на меня. – Неужели? Замечательно. Значит, он не пропускал мои уроки мимо ушей. Тогда ты должен понимать, почему самоконтроль – познание себя и так далее – столь важен.
Принц наклонился, потягиваясь. После стольких часов на каменном полу у него наверняка болела спина.
– Так мы становимся добрее?
– Гвах! – воскликнул Гибсон. – Нет.
Ответа он не дал, ожидая, что Александр сам к нему придет. Я сам толком не понимал, к чему Гибсон клонит, и мысленно радовался, что его пытливые глаза в кои-то веки не сверлят меня. Принц посидел молча, глядя на свое отражение в темном спокойном пруду, в котором звездами отражались светящиеся водоросли.
– Потому что мы не добры. – Я сам не сразу понял, что ответил.
Мои наставник и ученик уставились на меня.
– Если бы мы были добры, то не нуждались бы в самосозерцании, – закончил я.
– Адриан!
Спокойствие грота нарушил крик. Спустя мгновение из коридора выскочила Валка и, скользя, едва затормозила перед нами. Она запыхалась и раскраснелась, но на лице ее было ликование.
– Что-то нашла? – едва не возопил я, спеша к ней навстречу и не обращая внимания на глазеющих схоластов.
– Кажется… кажется, я кое-что поняла, – ответила Валка, согнувшись и положив руки на колени, чтобы отдышаться.
– Вы всю лестницу пробежали? – спросил Гибсон со скамьи. – Присядьте!
– Некогда! – отмахнулась доктор. – Идемте со мной, покажу!
Глава 61
Горизонт
Тубус с документами был проштампован не старым гербом Виндзоров, не мериканским орлом или звездой, а имперской печатью. Других опознавательных знаков не было, не считая имени, выписанного классическими английскими буквами.
Арамини с Колхиды.
– Архитектор? – спросил Александр. – Его ведь так звали?
– Верно. – Валка улыбалась до ушей.
Она осторожно развернула древний чертеж. Как и почти все в архиве, он был напечатан на кристальной бумаге. Сверхтонкий кварц не был подвержен гниению, сырости и плесени, но тем не менее со временем становился хрупким и требовал аккуратного обращения. На листе был план не только архива Гавриила, но и всего атенеума Нов-Белгаэр, и самое главное – фундамента, на котором он был построен.
– Видите? – спросила Валка, сложив руки. – Видите?
Строение было таким, как я его описал, – круглая башня в полмили диаметром, возведенная над провалом, который был таким же по ширине, но вдвое глубже. Ничего внушительного. Башня была широкой, но не высокой, выложенной снаружи из серого камня, украшенная романскими арками над узкими окнами. Оканчивалась она плоской крышей, на которой были размещены сады. Помещения архива Гавриила, подобно древесным корням, протянулись от нижнего этажа, сходясь в кольцо вокруг нижнего уровня глубокой шахты.
