Трое маленьких пастухов на прибрежном бугорке, заметив их издали, встревоженно вскочили на ноги и долго всматривались, прикрываясь от солнца руками. Крайний из них, вдруг сорвавшись с места, побежал к пасущимся среди коров лошадям. С ходу вскочил на чалого, без седла, мерина и, колотя босыми пятками по бокам, помчался по берегу реки за сопку. Двое других шагом спустились с бугра, тоже сели на коней и, не зная, что делать, смотрели на них. В половине перестрела они, наконец, узнали своего нойона, засуетились, спрыгивая с коней и сдергивая с них поводья.
Проезжая мимо согнувшихся в поклоне мальчишек, Мэнлиг обернулся к приотставшему отряду, взмахом руки приказал подтянуться. Обогнув крутой склон, они вплотную вышли на окраину куреня.
Тесно расставленные юрты внешнего круга преградили им путь, и Есугей резко натянул поводья прямо перед войлочной стеной. Конь под ним нетерпеливо заплясал, приседая на задние ноги, и он шагом проехал по узкому проходу в курень. За ним по одному потянулись нукеры.
Саган, невысокий, коренастый мужчина лет за тридцать, с седыми волосами, стянутыми сзади в тугую косу, встречал его у своей коновязи. За ним с почтительными лицами стояли три его сотника.
– Давно вы у нас не были, – со сдержанной улыбкой на смуглом, узкоглазом лице говорил Саган, принимая поводья и незаметно делая знак сотникам, чтобы принимали гостей. – И взяли нас врасплох.
– Об этом и будет у нас с тобой разговор, – Есугей, не показывая перед людьми своей усталости, с легкостью юноши спустился с коня. – Пора нам подумать о том, чтобы нас больше не могли брать врасплох.
– Заходите в юрту, – Саган, с застывшей улыбкой сузив глаза, видно, обдумывая слова нойона, раскрыл расшитый войлочный полог. – Холодного кумыса с дороги выпейте.
У входа Есугей обернулся, взглядом подозвал Мэнлига.
– За людьми присматривай, чтобы архи не пили.
– А как айрак? – деловито спросил тот, не обращая внимания на улыбки сотников Сагана. – Как бы не вышло ошибки.
– Айрак пусть пьют, если животов не жалко.
– Будет, как вы сказали, – поклонился тот.
Нукеры, приветливо переговариваясь со знакомыми из куреня, стали расходиться по айлам, ведя в поводу подуставших коней.
– Ну, рассказывай, как у тебя тут дела идут, – усевшись на хойморе, Есугей принял из рук жены Сагана большую чашу кумыса. – Как пастбища?
– Половина урочищ еще нетронуты, – отвечал Саган, не притрагиваясь к своей чаше. – По Хайрхану пока все цело. Ту долину я оставил напоследок.
– Береги пастбища, ты должен продержаться здесь до осени.
– Продержимся и до осени, если нужно, но табунам будет тесновато, – говорил Саган, с озабоченным лицом глядя на него. – Хоть бы небольшую часть пораньше угнать на осенние пастбища.
– А что?
– Косяки перемешиваются, табунщики из сил выбиваются, бьются с жеребцами. А самцы беспокойны, на глазах в зверей превращаются, когда рядом чужих увидят.
– Люди у тебя есть. Молодых посылай на помощь.
– Так и делаю, да толку маловато, когда косяк от косяка стоит в четверти перестрела.
– Ладно, подумаем. Как другие дела?
– У нас здесь тихо, не то, что на границах… – Саган помолчал и досадливо почесал седой висок под войлочной шапкой. – Только вот в курене иногда шумновато бывает.
– Что опять случилось?
– Позавчера тут у нас молодые подрались, как вернулись с праздника. Одному проломили голову, другому сломали ключицу. Зачинщика я посадил под стражу.
– Прикажи отрубить ему руку, – сказал Есугей. – Собери народ и пусть каждый увидит, что мы делаем с теми, кто поднимает руки на своих. Огласи мой новый закон: отныне тот, кто затевает свары между своими, будет лишен головы.
– Казнить, конечно, можно… – глухо проговорил Саган, сдвинув брови и, не договаривая, замолчал.
Есугей, заметив его неудовольствие, спросил:
– Тебе что, не нравится это?
– Казнить, конечно, можно, – повторил тот, досадливо покосившись на него и тут же отводя взгляд. – Но, думаю, это слишком круто будет.
В юрте надолго зависла тишина.
– От тебя ли я такие речи слышу? – наконец, сказал Есугей, глядя в упор на своего тысячника. – Раньше у тебя таких слов не бывало. Ты тут без дела, я вижу, совсем уж духом мужским облинял. Такие слова впору какому-нибудь прожившему ум старику, а не вождю моих воинов.
Саган, обиженно застыв взглядом, промолчал.
– Зажирели вы под теплыми одеялами! – распаляясь, говорил Есугей, с трудом подавляя вырывающуюся наружу ярость. – Ну, ничего, я для того и приехал, чтобы хорошенько вас встряхнуть…
– Есугей-нойон, умерьте свой гнев, – примирительно сказал Саган. – Сейчас ведь не такое время, чтобы можно было без оглядки казнить людей. Пора сейчас мирная, войны нет, а люди эти свободные… – поколебавшись, Саган решительно добавил: – Иначе от вас люди начнут разбегаться.
– Почему это они станут от меня разбегаться? – Есугей, повернувшись к нему всем телом, изумленно смотрел на него. – Говори!
– Вы, видно, не знаете всего, что делается вокруг вас…
– А что это делается вокруг меня? – приподняв голову, будто собираясь нюхать воздух, настороженно застыл Есугей.
– Тайчиуты переманивают ваших людей, – быстро сказал Саган и, помолчав, добавил: – А вчера и у меня были послы от Таргудая-нойона. Предлагали перейти под их знамя. Обещали табун коней и пастбища в низовьях Онона.
Есугей, сжав челюсти, потрясенно молчал.
– Ну, и что ты им ответил? – спросил он, искоса глядя на него.
– Вы меня давно знаете, – Саган твердо посмотрел ему в глаза. – Хороший пес не меняет хозяина, хороший нукер не меняет нойона. Пока вы живы, я буду с вами.
– А как другие вожди?
– Про других не знаю. Знаю только, что сейчас не время прижимать людей строгостями.
– А кому еще они предлагали? – с усилием напрягая терпение, расспрашивал Есугей. – Ты знаешь что-нибудь?
– Своими глазами не видел, ушами не слышал, но думаю, что если предложили мне, то к другим они подходили еще раньше.
– И как, думаешь, они поступят?
– Если говорить прямо, то думаю, что как сделаю я, так и они поступят, – задумчиво прищурив глаза на холодный очаг, сказал Саган. – Они думают, что я, ближний ваш нукер, лучше их знаю, что у вас в мыслях и что за спиной. А людей вы сами хорошо знаете: они как телята, кто с ними поласковее, к тому они и тянутся. А то, что вы их насыщаете, не даете их детям сдохнуть от голода, об этом они не помнят. Они думают, что все это само к ним приходит.
Есугей, отрешенно глядя перед собой, слушал.
– В последнее время люди уже открыто жалуются, что порядки наши слишком строги, а тут тайчиуты понаехали и нашептывают им, что, мол, у них жизнь легкая, что нойоны не слишком обременяют народ, – говорил Саган, убеждающе наклоняя вперед седую голову и стараясь поймать его взгляд. – Ведь стадо радуется пастухам только тогда, когда зверь близко. Если нет зверя, оно начинает думать о том, как убежать от своих пастухов.
