– Понимаем, – удивленно протянул Даритай, оглядываясь на Бури Бухэ.
– Я всегда стоял за Есугея, – глухо сказал тот.
– Тогда вы должны остановить вашего брата! – строго сказал Тодоен. – Сейчас же поезжайте следом за ним. С собой никого не берите и никому ни слова не говорите об этом. Не хватало еще, чтобы люди узнали. Поняли?
– Поняли.
– Догоните и, если он не послушается, ты, Бури Бухэ, бери его на плечи и тащи сюда.
– Да я его вместе с конем подниму и перед вами поставлю, – Бури Бухэ преданно и решительно смотрел на него. – Я этого Алтана, раз он таким плохим человеком оказался…
– Знаю, – Тодоен нетерпеливым движением руки остановил его. – Потому я и вызвал вас двоих. Поезжайте, времени мало.
Даритай и Бури Бухэ встали.
– При людях, смотрите, не болтайте, – провожая их до двери, напомнил Тодоен.
Выехав из айла, они, не сговариваясь, повернули на запад. Будто на скачках, бешеной рысью промчавшись по куреню, привлекая удивленные взгляды прохожих, они спешились в айле Даритая. Из юрты вышла Шазгай.
– Давай сюда большой туес архи, – не глядя на нее приказал Даритай, подтягивая подпругу. – Быстрее шевелись, некогда нам ждать, едем догонять Алтана.
Шазгай ушла в темную дверь юрты, чуть помедлив, вынесла увесистую суму. Даритай принял ее и, прикрепляя к седлу, наказывал:
– Смотри, не проболтайся кому-нибудь, помнишь, что я обещал?
– Хоть Оэлун можно сказать? – разочарованно спросила Шазгай.
– Никому, тебе говорят! – вскрикнул Даритай, угрожающе поднимая кулаки. – Дай тебе сказать одному человеку, так завтра весь курень знать будет. Никому ни звука! Поняла или нет?
– Поняла, – обиженно поджала губы Шазгай и, не дожидаясь, когда они тронутся, пошла в юрту.
– Болтлива не в меру, – досадливо морщась, жаловался Даритай, выезжая из айла. – Никак не могу приучить держать язык на привязи. Ну, какой стороной поедем?
– Давай по берегу Онона, заодно в реке искупаемся, себя освежим.
XIII
За рекой Шуус началась безводная степь. Редкие тропы, еле угадываемые в сухом ковыле, пересекаясь, расходились по разным сторонам, намечая пути к родникам и колодцам. Изредка попадались каменистые русла пересохших рек, заросшие степной травой. Далекие горы, низкие, как сопки, серыми гребнями курились в знойной дымке. Под ними, на склонах и низинах бродили тысячные стада дзеренов. Здесь, в стороне от пастбищ для скота и вдали от людей, их было, казалось, не меньше, чем комаров на ононских озерах. Они паслись, разбредаясь бескрайними тучами или, сбиваясь в длинные, тесные косяки, руслами шли по своим неведомым путям, скрываясь за гребнями далеких увалов.
Есугей, оставшись наедине с сыном, давал ему последние наставления перед разлукой. Короткими вечерами, полеживая на потнике у скудного костра, попивая нагретый на дневной жаре айрак, он говорил:
– В наше время надо надеяться на себя и на друзей, а не на родственников. Друзей человек выбирает сам, как охотник выбирает собак. Каких друзей изберешь, так и проживешь свою жизнь. Сородичей человек выбирать не может, они такие, какие есть. Тайчиуты наши родственники, но их вождь Таргудай мне враг. Кереиты чужие, а их хан Тогорил – мой анда. Если я уйду к предкам, за помощью ты пойдешь к чужаку Тогорилу, а не к соплеменнику Таргудаю. Тогорил мне кое-что должен, а он из тех людей, которые помнят добро. Но знай, что он человек расчетливый и не любит слабых. Надо показать ему свою силу и что-то дать, только тогда он будет тебя уважать. Ни на кого из наших, если говорить прямо, нельзя положиться так, как можно положиться на Тогорила. Хутугта умен, но слаб духом, Бури Бухэ силен, но слаб умом, а про других и говорить нечего…
Есугей замолчал, старательно обдумывая что-то, и потом добавил:
– Про Тогорила скажу еще, чтобы ты знал. У кереитов есть свой бог, а онгон этого бога – две палочки, скрепленные поперек одна на другой, – Есугей показал Тэмуджину, скрестив два указательных пальца. – У Тогорила на шее висит такой серебряный онгон. Когда с ним о чем-то договариваешься, то смотри за ним: если он поцелует этот свой онгон, то можешь быть уверен, что он выполнит обещанное…
– Это у него такая клятва? – спросил Тэмуджин, удивленный неслыханным обычаем.
– Это самая крепкая клятва у кереитов: целовать онгон, который они носят на шее – две скрепленные палочки.
Тэмуджин, отмечая про себя, что отец в последнее время часто говорит с ним как со взрослым, наполнялся приятным чувством своего достоинства. Выпрямив спину и по – взрослому сдвинув брови, он сурово смотрел на огонь, время от времени прихлебывая из чаши кислый, невкусный айрак.
«Если уж сам Есугей-багатур разговаривает со мной так, – радостно думал он, – значит, я и в самом деле повзрослел…»
– Запомни, мой сын, на земле люди уважают только силу, – снова и снова внушал ему отец, словно пытался навсегда вбить ему в голову эту истину. – Любое добро рано или поздно забудется, но стальной меч в твоих руках люди будут помнить и на том свете.
На четвертый день перед вечером они подъехали к горе Сумбэр. Слабый ветерок пошевеливал макушки седого, с частыми проплешинами, ковыля. Привязали коней к высокому каменному столбу, на котором были нарисованы какие-то длиннорогие, остромордые олени и спустились к небольшому роднику.
В углублении под замшелым валуном из-под земли били струи ледяной воды и ручейком стекали вниз по склону. Родников в этой местности, видно, было много, и ручеек, все расширяясь, вырастая в небольшую степную речку, извилистым руслом уходил на юг, и берега ее, обросшие яркой сыроватой зеленью, просматривались в этой высохшей до желтизны равнине до самого горизонта.
– Там Керулен… – начал Есугей, посмотрев по направлению уходящего русла и замолчал. Взор его обострился, он сузил глаза, вглядываясь. – Сюда едет человек.
Тэмуджин утолил жажду двумя чашками ледяной воды и, вытирая тыльной стороной ладони капли с подбородка, всмотрелся. На склоне далекой сопки под закатными лучами солнца чернела одинокая точка. Прошло еще немного времени, и Тэмуджин убедился: точка движется – спускается в низину.
Есугей внимательно осмотрел степь с востока на запад и пошел к лошадям. На ходу указал место в стороне от ручья:
– Здесь разведи огонь.
Пока Тэмуджин собирал дрова, Есугей вынул из переметных сум туески с едой и питьем, укрепил китайский походный столик. Когда пламя разгорелось, они приставили рядом наколотые на прутья куски вареной гусятины.
Тэмуджин расседлал коней и, ведя их к ручью, видел, как путник, немного приблизившись, остановился у извилины речки и поит коня. Было видно, что он заметил их и всматривается, прикрываясь рукой от солнца. Вот он, наконец, тронул коня и двинулся в их сторону.
– Не смотри на человека прямо, – недовольно сказал отец, сидя у костра. – Не имей собачьих повадок.
