– Поклонись Хабул-хану и всем братьям моим, – промолвил Тодоен, задумчиво глядя на дно пустой чашки. – Скоро и я предстану перед ними.
– Никто не знает, кто раньше, а кто позже уйдет из этого мира, – начал Ехэ Цэрэн. – Может быть, и из нас кто-нибудь опередит тебя, дядя Тодоен…
Слова его повисли в тишине. Даже многословный Бури Бухэ, ныне трезвый и хмурый, не поддерживая разговор, молча сопел под нос. Немного погодя, Есугей выпроводил жену и братьев, чтобы остаться наедине с дядей.
– Тодоен-абга
[36], меня предали Алтан и Таргудай, – приберегая силы, тихо заговорил он. – Они передали нашим врагам, что я еду на Керулен…
Есугей подробно рассказал про свою встречу с татарами.
– Да, это они, – горестно сдвинув брови, сказал Тодоен. – Но ты не говори об этом людям…
– Почему? – сухо прошелестел голос Есугея.
– Этим ничего уже не изменишь… Ты уходишь, а как будут жить твои братья? Если они после тебя рассорятся и разбредутся, то их уже больше никто не соберет. Пусть теперь Таргудай будет ханом, но кияты должны быть в одном табуне… Понимаешь?
– Понимаю.
– Так будет лучше. А когда придешь к Хутула-хану, все расскажи ему о сыновьях его… Пусть он потом сам накажет их… А о Таргудае расскажи Амбагай-хану.
– Ну, нет… – слабо улыбнулся Есугей. – Ябедой я никогда не был.
– Ну, решай сам, – быстро согласился тот. – Только о делах этих выродков на небе уже известно, я думаю. Ты сам будешь судить их, когда они придут туда.
Вскоре пришел Мэнлиг, и Тодоен засобирался.
– Еще поговорим, – сказал он перед уходом. – Я хочу с тобой кое-что передать братьям.
Мэнлиг присел рядом, сочувственно глядя ему в глаза. Есугей только сейчас вспомнил про свой долг.
– Таргудай украл твоих коней, – сказал он, с усилием шевеля сухим, немеющим языком. – Он хотел насолить мне, а не тебе. Возьмешь из моих табунов тридцать кобылиц и двух жеребцов.
– Да не нужно мне, – возмущенно отмахнулся Мэнлиг. – Кто сейчас об этом думает…
– Не спорь, – Есугей нетерпеливо шевельнул бровью. – Сам выберешь… самых лучших, я скажу Оэлун.
Мэнлиг склонил голову.
– Ты мой лучший нукер, – с трудом продолжал Есугей, подавляя изжогу в горле, сглатывая вязкую слюну. – Ты всегда был лучшим исполнителем моей воли.
Мэнлиг снова склонил голову, прижав руку к груди.
– Скажи прямо, исполнишь ли мой последний приказ?
– Что бы ни было, сделаю точно по вашему слову, – Мэнлиг поднял голову, твердо посмотрел ему в глаза.
– Я знал, что ты ответишь так.
Есугей помолчал, собираясь с мыслями.
– А дело вот какое… Я не верю своим братьям. Пройдет какое-то время после моей смерти, и кто-то из них, может быть, захочет разделить мой улус. Ты должен воспрепятствовать этому и держаться до тех пор, когда мой старший сын Тэмуджин сможет взять в руки мое знамя. Тысяча Сагана будет верна до конца. Он твой первый помощник. Остальные разбредутся, но потом вы должны собрать их в новый улус… улус моего сына… Сразу после похорон съезди к хонгиратам и верни его домой. Расти моего сына так, как вожак растит щенка, учи всему, что должен знать воин и вождь… Ты понял?
– Да.
– Теперь иди.
В полдень Есугей умер.
XVII
На похороны Есугея-нойона съехались лучшие люди из ближних и дальних родов племени. Все они хорошо знали Есугея – одни по татарским войнам, другие по кереитскому походу, а кто-то по облавным охотам и племенным празднествам.
Вокруг куреня враз выросли многочисленные стойбища из походных палаток и шатров. По окрестным холмам паслись косяки их расседланных коней под присмотром киятских юношей.
Дни стояли хмурые, с востока наступали низкие, темные облака. Ветер пошевеливал гривы лошадей, понуро опустивших головы у коновязей. Старейшины и вожди из ближних борджигинских родов разместились по айлам киятов. Тихо, без обычных шумных и веселых разговоров, сидели они по юртам, пили архи. По очереди приходили посидеть с Есугеем, говорили ему слова прощания, вспоминали дни походов и празднеств.
Тайчиутских нойонов возглавлял сам Таргудай. Держался он важно, совсем как настоящий хан. Остановившись у Алтана, он почти не выходил из его юрты. Многие из других вождей приходили в айл Алтана, чтобы приветствовать Таргудая, как старшего. Сам же он только раз пришел посмотреть на покойного, да еще раз вышел, чтобы навестить старика Тодоена. Но тот принял его холодно, старуха налила слабого, как вода, холодного архи. Поняв, что они обо всем догадываются, Таргудай поспешил уйти.
– Моли у предков прощения, Таргудай, – напоследок сказал ему Тодоен. – Они все видят. А Есугея благодари за то, что смолчал о том, что ты натравил на него татар. Что, ты думаешь, было бы, если бы он обо всем рассказал народу? Вас с Алтаном тогда живьем сварили бы в жидком коровьем дерьме. Но Есугей был не такой, как ты, он о племени думал. Это был истинный нойон и ему бы быть ханом, а не тебе, человеку с душой лисицы. Иди!
Потный от стыда и страха вышел от него Таргудай и, садясь в седло, дал себе слово больше не встречаться с Тодоеном.
В день погребения степь к югу от куреня была черна от собравшегося народа. Ровными колонами стояли десять сотен Сагана, пришедшие по призыву Есугея, отдельно выстроились отряды воинов из других тысяч, без зова пришедших попрощаться с нойоном.
Мужчины куреня по случаю оделись в доспехи и шлемы, заседлали лучших коней. У крайних юрт толпились старики, женщины, дети. Поодаль, в сторонке за куренем топтались рабы-боголы, таили кривые улыбки в предвкушении добычи с пиршественных столов.
Есугей выехал из своего айла после полудня. В новых доспехах без единой царапины, изготовленных лучшими кузнецами еще этой весной на случай, если курултай изберет его ханом, в железном шлеме с пышной волосяной кистью на остром верху он, почти как живой, прямо восседал на своем любимом черном жеребце. Левая рука его, в которой он сжимал поводья, была прикреплена к луке седла. Лишь потухшие глаза на безжизненном лице, полуприкрытые желтоватыми веками, выдавали то, что душа его уже отправилась в другой мир.
За повод от недоуздка вел его коня младший брат, Даритай. Рядом с покойником ехал верный нукер, начальник охранной сотни Мэнлиг, и высоко держал его знамя-бунчук – стальное копье с черным конским хвостом.
Конь под Есугеем, чуя близкую смерть, затравленно косил синими глазами, то и дело уросил, тогда его сзади подгоняли рабы, которые тоже должны были уйти вместе с хозяином и служить ему в мире предков. Сзади покойника большой толпой сопровождали обе жены, дети и семьи родственников. За ними, на небольшом отдалении, двигались вожди племени.
