Братья Есугея в последнее время редко показывались в курене. Вскоре после похорон они начали готовить табуны к перекочевке, затем ездили на осенние пастбища, делили урочища между улусами, расставляли караулы и курени своих тысяч.
За табунами Есугея от нойонов вызвался присматривать Даритай. Зайдя по-родственному к ней, он наказывал Оэлун не беспокоиться, обещая, что ни одна голова не будет упущена из виду. С Мэнлигом они договорились держать табуны на осенних пастбищах по-соседству и вместе приглядывать за пастухами. Оэлун была благодарна обоим за поддержку в трудную пору, и в их мужские дела не вмешивалась.
II
Ранним туманным утром Оэлун накормила детей, старшим приказала зарезать овцу и насушить мяса, младших отправила в тальники нарубить прутьев для битья шерсти на войлок. Оставшись с дочерью, она собиралась взяться за шитье зимних рубах. Она уже достала из сундука и разбирала куски мягких, еще прошлой зимой выделанных лосиных шкур, но тут заглянула Шазгай.
– О-о, некрасивая, страшная девочка, уже проснулась, – увидев Тэмулун, сидящую за столом, сузила в щелочки глаза, засюсюкала, затрясла щеками. – Сметану с творогом ест? Какая она жадная до еды! Наверно, говна в этой девочке немало, а? Наверно, она невкусная и вонючая, если в ней много говна!..
Оэлун была рада гостье; после похорон мужа она еще больше сблизилась с невесткой. В первые дни та часто заходила и, если Оэлун не была занята работой, садилась и болтала без умолку, отвлекая ее от тяжелых мыслей. Отложив шитье, Оэлун достала туесок со вчерашним слабым архи, налила в две чашки.
– За то, чтобы нам с тобой жилось хорошо! – торжественно возгласила Шазгай и выпила до дна.
– А другим почему не желаешь хорошей жизни? – шутливо улыбнулась Оэлун, ставя на стол недопитую чашку. – Пусть одним нам хорошо живется, а как же другие сородичи-кияты?
– А что нам другие? – без улыбки усмехнулась та. – Ты думаешь, они горевали или им было жалко тебя или твоих детей, когда умер Есугей?.. Да они радовались этому!.. Уж я их знаю.
Оэлун опешила от услышанного и что-то хотела сказать, но, поперхнувшись словами, закашлялась. Помолчала, пытаясь осознать сказанное невесткой.
– Ты не напилась ли с утра? – она внимательно посмотрела ей в глаза и, убедившись, что та трезва, холодно спросила: – Кто же это, по-твоему, радовался смерти Есугея? И чему тут сородичам можно радоваться?
– Кто, говоришь, радовался?.. Чему?.. – Шазгая вдруг понесло как ощенившуюся суку при виде незнакомого всадника. Мстительно сузив глаза и вся подавшись вперед, она зашипела скороговоркой: – Братья его, кто же еще, и двоюродные, и троюродные и четвертого и пятого колена. Да почти все! Ведь Есугей был первый нойон среди кият-борджигинов! Богаче всех! Анда кереитского хана! Никто не смел ему перечить. Боялись и завидовали! А если по именам называть, то первыми будут дети Хутулы, тут уж я не ошибусь… Теперь некому стало держать их в узде, сейчас они почувствуют волю, и ты еще увидишь, что они будут вытворять…
– Подожди, – взяв ее за руку, Оэлун склонила голову, обдумывая ее слова. – Подожди, ты говоришь, дети Хутулы радовались, ладно, я их знаю, они не любили Есугея. Но ведь не все братья… Подумай хорошо, ведь ты в ответе за свои слова.
Оэлун испытующе и требовательно посмотрела на Шазгай, и та, почувствовав, что выболтала лишнее, виновато забегала глазами.
– Сестра Оэлун, дурной у меня язык, не знает, что говорит… – испуганно замахала она руками, тут же отрекаясь от своих слов. – Не все плохие, не все… брат Хутугта хороший человек, Бури Бухэ, Ехэ Цэрэн, Даритай, родной брат, да и другие есть… Но про детей Хутулы я точно знаю…
Она еще поговорила немного и, видя, что Оэлун не слушает, засобиралась. Перед уходом, обернувшись от двери, умоляюще прижала руки к груди.
– Сестра Оэлун, ты уж не говори никому о том, что я тут наболтала, – она скривила лицо, готовая расплакаться, – это язык мой виноват… ведь Даритай меня убьет… без слов голову отрубит, если узнает…
Та лишь махнула рукой и Шазгай, успокоенно шмыгая носом, вышла.
Ошеломленная новостью, Оэлун сидела перед очагом, забыв убрать со стола архи, тяжело и трудно перемалывала в мыслях новую напасть. Тэмулун ползала у сундуков, невнятно бормоча свое, играя разбросанными кусками лосиных шкур.
Оэлун впервые столкнулась с тем, что смерть Есугея могла быть кому-то в радость.
«Не нужно иметь ум особенный, – медленно думала она, – чтобы понимать, что радоваться смерти человека могут только смертельные враги. А они опасны и для потомства…».
Оэлун теперь начинала понемногу осознавать, что почва под ней в этом племени, которое она давно привыкла считать своим, на самом деле зыбкая и, может быть, таит для нее немало ловушек. А ведь еще только вчера, обдумывая свое положение, она благодарила судьбу за то, что живет среди сильных и богатых людей, что, лишившись мужа, не останется без защиты, что братья Есугея не дадут пропасть его детям. И вдруг разом открылось ей, что она стоит рядом с пропастью и тешит себя пустыми надеждами в то время, когда нужно собраться с силами и готовиться к защите детей. От кого защищать их, она не знала, да и не думала, но в ней понемногу просыпалось звериное чутье ощененной волчицы, заставляющее вслушиваться и всматриваться вокруг, угадывать во всех, кто стоит рядом, истинное нутро.
* * *
На другое утро Оэлун, выпроводив сыновей, снова взялась было за шитье, и снова ей пришлось отложить: на этот раз заявился сам Даритай. Вороватым взглядом окинул он юрту и, убедившись, что кроме хозяйки никого нет, ласково улыбнулся:
– Все ли у вас благополучно?
– Слава западным богам, – рассеянно ответила Оэлун и, приколов костяную иглу к мотку сухожилий, встала. – Проходите на хоймор, младший брат…
Выставляя на стол корытце с вчерашней холодной бараниной и малый туесок арзы, она выжидающе присматривалась к гостю. Даритай на этот раз был принаряжен, шапка из белого войлока была оторочена выдрой, стянутые на затылке волосы блестели черным маслом. Бегающие с места на место глаза, прикрытые опущенными веками, отчетливо выдавали его беспокойство, и Оэлун поняла, что гость пришел не просто проведать ее.
Даритай одним духом выпил полную чашку арзы, посидел немного и, поглядывая в сторону, заговорил:
– Недавно мне приснился сон: будто еду я по степи на своем белоноздром жеребце. Еду и вижу, что под горой стоит мой табун без пастуха и вдруг из-за гребня выходят косяки белых кобылиц. И гонит их какой-то человек прямо на моих коней. Я поскакал навстречу, чтобы кони не смешались, кричу тому человеку, чтобы поворачивал своих, и вдруг, смотрю, – Даритай перевел дыхание, вытер выступивший на лбу пот и мельком взглянул на нее. – А это ты, Оэлун… Говоришь мне: пусть они смешиваются и пасутся вместе… И мы с тобой, говоришь, отныне будем вместе… Я проснулся и подумал, что, не иначе, сами боги наслали этот сон, подсказали лучший выход в нашем положении… Выходит, ты должна выйти замуж за меня…
