Уже садясь в седло, чувствуя на себе не отстающий вопросительный взгляд сына, она пояснила:
– Сегодня женщины брызгают предкам, а меня не предупредили. Хоть и стыдно ехать с опозданием, но надо, отец ждет… – Помолчав, она вздохнула и тронула лошадь.
* * *
Когда Оэлун, наконец, добралась до земли предков, там уже все подходило к концу. В стороне от могильного холма, в пожухлой травянистой низине кругами сидели женщины племени. По виду почти все они были уже хорошенько выпившие. Окинув их косым взглядом, Оэлун отметила, что на этот раз приехали женщины даже из дальних родов.
«Значит, заранее готовились, они не могли сговориться в один день, – окончательно убедилась она. – А меня нарочно отделили…»
В воздухе вместе с сизым дымом потухающих костров плыли резкие запахи жжёного мяса и масла. Беспорядочный гомон голосов глухо расходился вокруг. Не слушая друг друга, покачиваясь из стороны в сторону, женщины потухшими глазами смотрели перед собой и невнятно бормотали что-то свое – они переговаривались с духами из потустороннего мира.
Заметив ее, некоторые замолкали, толкая друг друга локтями, провожали любопытными взглядами. Оэлун, не задерживаясь, не глядя на лица, сразу проехала к середине, чтобы поклониться старухам.
На толстых, вчетверо сложенных войлочных подстилках сидели Орбай и Сохатай, суровые вдовы хана Амбагая, много лет назад погибшего в чжурчженском плену. После того, как умерли жены предыдущего хана Хабула, эти две старухи взяли власть среди женщин племени и все сколько-нибудь значительные дела в семействах борджигинских нойонов, относящиеся к ведению женщин – приготовления к свадьбам, похоронам, принятие женихов, проводы невест, обряды уложения в колыбель новорожденных, подношение предкам – вершились под их строгим присмотром. Властолюбивые и придирчивые, для Оэлун они были самыми вредными в первое время ее замужества. Тогда, во время войны с татарами, семьи киятских и тайчиутских нойонов жили одним куренем, айлы их стояли в одном кругу и Оэлун в долгое отсутствие Есугея жила под присмотром этих двух старух.
Подъезжая поближе, Оэлун увидела, что справа от старух отдельным кругом сидели и киятские женщины; Шазгай, мельком оглянувшись на нее, поспешно отвернулась, склонила голову.
Оэлун заметила как Орбай и Сохатай постарели за последние годы: усохли некогда пышные их тела, обвисли плечи, опали, сморщились темные щеки. Но глаза их, злобно настороженные, вечно ищущие какой-нибудь подвох во всем, что происходило вокруг, были все еще прежние.
Первой заметила ее Орбай. Слезящиеся глаза ее, как у старой сторожевой суки, возбужденно прищурились, исподлобья смерили Оэлун, и она что-то тихо сказала под нос. Сохатай резко вскинула голову, ищущим взглядом окинула вокруг и, увидев Оэлун, оскалила крупные желтые зубы.
– А-а, явилась?.. Почему опоздала?
– А чего ей торопиться? – громко, привлекая внимание других женщин, усмехнулась Орбай. – Ведь как только умер муж, она поскорее отказалась от родства с нами. Я думаю, она хочет выйти замуж в другое племя. Тогда к чему мы ей теперь?
Вокруг разом установилась тишина. Женщины дружно обернулись к ним, напрягаясь пьяными лицами, дальние приставляли к ушам ладони, жадно улавливая каждое слово.
– А какой прилежной да радивой притворялась при муже, а? – торжествующе уличала Оэлун Сохатай. – Даже нас, старух, сумела обмануть. А мы немало прожили на свете, немало невесток повидали, но такую хитрую в нашем племени мы еще не знали. Только что муж умер, а она тут же хвост в сторону.
Оэлун видела, что старухи перепили архи и сейчас были словно сумасшедшие, не знали меры своей злобе, и это было опасно. Видела она и то, что они были одержимы желанием мести – за то, что все эти годы она за высоким именем Есугея прожила независимо от них: не дрожала, не заискивала, как другие молодые невестки племени. На тайлганах и племенных празднествах, несмотря на молодость, восседала среди самых почетных; ее, оглядываясь на Есугея, побаивались понукать и одергивать старухи, даже сами Орбай и Сохатай воздерживались от того, чтобы открыто притеснять, и теперь, увидев ее перед собой одинокую и беззащитную, загорелись жаждой припомнить все.
Зная, что оправдываться или противоречить им сейчас бессмысленно, Оэлун, не сходя с седла, поклонилась и хотела отъехать, но не успела повернуть кобылу, как разъярившиеся старухи вскочили на ноги. Сжав кулаки, они стали подступать к ней, обходя с обеих сторон.
– А ну, стой, куда поехала?
– Смотрите на нее, она даже разговаривать с нами не хочет!
– Слезь с лошади!
По судорожно искаженным лицам старух было видно, что они распалились не на шутку и теперь не отпустят ее, пока не утолят злобу. Орбай одной рукой схватилась за повод недоуздка, другой, искривившись набок, подобрала из кострища толстую, дымящуюся и ярко краснеющую на конце головешку.
«Будут бить!» – промелькнуло у Оэлун в голове и она, вдруг загоревшись решимостью, безразличная к тому, что будет потом, дальше все делала как во сне. Натянув поводья, она подняла кобылу на дыбы. Орбай отпустила повод и, не удержавшись, рухнула в сторону, заорала дурным голосом.
– Держите ее! – исступленно закричала Сохатай, дико выпучив глаза, ошеломленная невиданной дерзостью. – Ты еще вырываться от нас будешь?.. Ну, подожди, сейчас мы с тебя шкуру спустим. Сдирайте с нее одежду! Рвите волосы!..
Несколько крепких женщин из ближнего круга с готовностью вскочили со своих мест, двинулись на Оэлун, мстительно улыбаясь ей в глаза. Она дернула поводьями, толкнула гутулами кобыле в бока. Та рванула вперед, грудью снесла с ног двоих; третью, уцепившуюся было в подол ее халата, Оэлун хлестнула плетью по лицу. Кобыла понеслась прочь, по-волчьи оскалив белопенные зубы; женщины перед ней шарахались в стороны, испуганно отползали с дороги.
Перед гребнем холма Оэлун оглянулась назад. Орбай и Сохатай, окруженные толпой, ожесточенно махали руками, выкрикивая что-то воинственное: было видно, к чему-то призывали женщин.
XIX
Вернувшись от тайчиутов, нойоны Хутугта, Бури Бухэ, Ехэ Цэрэн и Даритай, не расходясь по домам, остановились у Даритая. Будто бы хотели отдохнуть с дороги, заодно и обсудить положение, договориться о том, что делать дальше, но за едой да разговорами перебрали архи, остались ночевать. Наутро они опохмелились, снова перепили, а там уж пустились в безудержное многодневное пьянство…
На другой день после них в курень приехали Алтан с братьями, но, не пробыв и полдня, о чем-то переговорив с ближними людьми, уехали обратно. В ту же ночь все их подданные, занимавшие восточную часть куреня, разобрав юрты и погрузив поклажу в бычьи и верблюжьи арбы, укочевали.
Утром сородичи ходили по образовавшемуся пустому месту в курене, где еще вечером стояли юрты, рассматривали широкий след их кочевки, протянувшийся прямо на восток и поняли, что ушли они на осенние пастбища тайчиутов, под крыло к Таргудаю. А курень кият-борджигинов сократился четвертую часть. Разрушенным и нелепо изодранным выглядел он теперь по сравнению с прежним, гладким и цельным, как большой белый камень, видом.
