Когда Таргудай узнал о том, что Оэлун отказалась выходить за Даритая, то он от волнения потерял сон, почувствовав, как в нем проснулась охотничья жажда.
«Она выйдет за меня! – тут же решил он. – Конечно, Даритай не пара такой женщине, не ему ездить на такой норовистой кобыле. А я еще не разучился укрощать таких, она еще будет плясать подо мной. Вот тогда и улус перейдет ко мне!»
Обдумав все, Таргудай не стал свататься к Оэлун сразу, решив сначала умерить ее норов, и для этого он поговорил с главными старухами племени Орбай и Сохатай. Те заверили его, что загонят ее в такой угол, что она будет рада выйти хоть за восточного духа, лишь бы оставили ее в покое.
– Только, когда станешь ханом, смотри, о нас не забудь, – напомнили они ему, сидя у него за чашей архи. – Не забудь, что и нам подобают ханские места. Когда наш муж Амбагай-сэсэн
[53] еще сидел на ханском троне, мы по очереди меняли твои мокрые пеленки. Об этом не забывай…
– Никогда не забуду, – поднимая вместе с ними чашу, благостно улыбался Таргудай, а сам чувствовал, как в груди у него копится глухое раздражение и чешутся руки, чтобы вышвырнуть их из юрты.
XXII
Узнав от Шазгай об уходе киятских воинов к тайчиутам, а через день и о том, что дети Хутулы увели айлы своих подданных из восточной части куреня, Оэлун и Сочигэл рассудили, что теперь им надо готовиться к самому худшему. Посоветовавшись между собой, решили: пока есть возможность, не покладая рук, готовить впрок еду, сколько успеют они вместе с детьми и рабынями.
Они сразу же позвали одного взрослого мужчину из харачу и прямо в айле зарезали двух коров. В течение трех дней и ночей вялили мясо, а затем, раскрошив его на мелкие кусочки, укладывали в большие туесы. В молочной юрте беспрерывно перегонялось архи и из бозо
[54] наготовили четыре больших мешка арсы. Старшие сыновья в ночь уходили на реку и там, возжигая над водой просмоленные палки, кололи острогой рыбу и коптили на костре.
Жили они все эти дни в тревожном ожидании чего-то страшного, непредвиденного. Между делом чутко прислушивались к звукам в курене, переглядывались на подозрительные шумы, старшие сыновья не снимали с поясов свои длинные мадаги. Младшие будто враз повзрослели, работали почти без отдыха, прерываясь лишь на еду и короткий сон перед самым утром, без понуканий старались успеть сделать побольше. Даже Хачиун и Тэмугэ, глядя на старших, втянулись в работу и, несмотря на усталость, не желали идти в малую юрту спать, пока их не прогоняла Оэлун.
На седьмой день в степи, за куренем, подоив вместе с рабынями коров, Оэлун и Сочигэл сливали молоко в бурдюки, чтобы потом на вьючных лошадях увезти домой, когда вдруг со стороны крайних юрт они уловили все нарастающий, беспорядочный шум. Оглянувшись, они увидели, что вся юго-западная сторона куреня заполнена народом. Присмотревшись внимательнее, они поняли, что там начинают разбирать юрты. Мужчины и женщины проворно снимали со своих жилищ волосяные веревки, сваливали на землю широкие куски войлока, оголяя решетчатые стены, подводили запряженные бычьи арбы и складывали на них домашний скарб.
– Это же айлы подданных Бури Бухэ, – всматриваясь из-под ладони, удивленно сказала Сочигэл. – Эх, брат Бухэ, значит, и он решил уйти вслед за детьми Хутулы. Никогда бы не подумала, что он такой…
– Скачите домой! – Оэлун, недолго думая, решительно приказала Сочигэл и Хоахчин. – Младших загоните в юрту и пусть не высовываются. Бэктэра с Хасаром пришлите сюда. Тэмуджин и Бэлгутэй пусть охраняют дом. А я пока здесь присмотрю за коровами.
Оставшись с тремя рабынями и одним малосильным рабом, в последнее время пасшим их коров, Оэлун велела им окружить стадо, чтобы коровы не разбредались, а сама села на свою кобылу и с седла, прищурив против поднимающегося над дальней горой солнца покрасневшие, опухшие от бессонницы последних дней глаза, наблюдала за происходящим в курене. Вскоре она заметила, что зашевелилась и северная сторона. Это были подданные Ехэ Цэрэна. Спустя некоторое время поднялась середина – айлы Даритая и Хутугты – и теперь весь курень, будто взломавшись изнутри, как весенний лед на реке, забурлил, разом разрушая свой устоявшийся, ставший привычным глазу уютный и спокойный вид.
Хасар и Бэктэр прискакали, нацепив хоромго с луками и колчаны, до отказа набитые тонкими, далеко бьющими стрелами хоорцаг. Оэлун сначала хотела отругать их, но потом передумала, решив, что, пожалуй, так будет лучше: не каждый позарится на коров, когда увидит вооруженных людей, хотя бы и подростков.
– Встаньте с двух сторон стада и что бы ни было, не шевелитесь, пока я не скажу, – приказала она им.
Те с готовностью разъехались.
Первыми, погрузив вещи на бычьи арбы, навьючив верблюдов и коней, тронулись люди Бури Бухэ. Огибая курень с юга и направляясь на восток, они выстраивались длинной вереницей и медленно удалялись, пока не скрылись за все еще остававшимися на месте юртами середины куреня. Почти сразу за ними, будто стараясь не отстать, двинулись первые из подданных Ехэ Цэрэна. Оставшиеся, торопливо бросая на телеги сундуки и одеяла, разобранные части юрт, криками торопили рабов и женщин. Громко плакали дети.
У крайней юрты вдруг тоскливо завыла какая-то рыжая собака, высоко поднимая морду к небу, но тут же, тонко взвизгнув, замолкла: Оэлун видела, как ее почти в упор застрелил молодой мужчина, нукер Ехэ Цэрэна. Тут же в разных местах в голос завыли еще несколько собак, затем и они замолкли, прошитые стрелами. Одна из них продолжала еще некоторое время визжать, пока ее, подбежав с разных сторон с палками в руках, не добили подростки. Перестали плакать дети.
Наконец, опустела и северная сторона. Оэлун, застыв в седле, тупо смотрела на то, как ровные, округлые прежде очертания куреня теперь уродливо искривились, словно изорванные части объеденной волками туши.
Айлы подданных Даритая и Хутугты готовились в путь неторопливо, основательно. Старики и старухи брызгали молоком на четыре и восемь сторон света, обливали белыми струями покидаемые кострища очагов. Мужчины и женщины старательно укладывали вещи и крепко обвязывали их волосяными веревками, снятыми с юрт.
Оэлун взволнованно напряглась, когда увидела, как от середины куреня на окраину выехали трое нукеров Даритая. Она оглянулась на Хасара и Бэктэра. Те вынули луки, приставили стрелы к тетивам. Всадники, постояв некоторое время и коротко переговорив между собой, повернули назад. Оэлун облегченно вздохнула.
«Это Даритай послал их, без его слова не осмелились бы… – догадалась она и возмущенно удивилась про себя: – Какой же подлый и нечестный, оказывается, младший брат Даритай. Что было бы, если бы здесь оставались одни рабыни? Их и за людей не посчитали бы и угнали всех коров, лишили бы нас последнего стада…»
