Тэмуджин взял чашу с молоком и, собираясь отпить, увидел двухгодовалого мальчика, выглядывавшего из-под облезлой медвежьей шубы в ногах у Сарахая. Мальчик, поблескивая из-под своего укрытия черными глазами, следил за ним, то и дело переводя взгляд на угощение на столе. Тэмуджин улыбнулся ему и движением головы позвал к столу. Тот обрадованно вскочил на колени, откинув доху, вопросительно посмотрел на деда. Старик нахмурился, отведя взгляд, но, чуть помедлив, разрешающе кивнул головой. Мальчик подошел, левой рукой придерживая сползающие штаны из старой телячьей шкуры, и присел рядом. Тэмуджин отломил маленький кусочек пенки, положил себе в рот, остальное отдал мальчику. Тот по-мышиному быстро прожевал и съел оба куска и снова посмотрел на него. Тэмуджин отпил молоко из чаши и так же передал ему. Мальчик бережно принял чашу черными от солнца и грязи, по-детски пухлыми руками и, жадно припав к ней, долго пил мелкими, звонкими глотками, блаженно прижмуривая глаза. Наконец, он допил до дна и, громко отдышавшись, не вытирая белую от молока верхнюю губу. Он с радостной улыбкой посмотрел на Тэмуджина и, донельзя осчастливленный, проворно юркнул обратно под полу медвежьей дохи и выглядывал оттуда, словно зверек, следя за каждым его движением.
Помолчали.
– Завтра на рассвете айлы уйдут от вас, – сказал вдруг Сарахай. – Не удивляйся и ни о чем не расспрашивай. Таргудай теперь не оставит нас в покое. Раз уж такое случилось, он просто так не отступит. В пути его люди догонят нас и всех перебьют. Если уж меня, старика, он не уважил и ударил копьем, то других и подавно не пожалеет… А народу надо их спасать, – он кивнул в сторону мальчика, испуганно выглядывавшего из-под дохи. – Им надо выжить, чтобы продолжить наше потомство. Ты, Тэмуджин, парень умный и должен понять людей. Ничего не поделаешь, если к власти приходят дурные нойоны, они не только сами не живут по-человечески, еще и людям достойно прожить не дают… Вы, нойоны, привыкли считать нас низкими людьми, а я вот что тебе скажу: и среди нойонов попадаются гнилые души, и среди харачу можно найти светлых людей. Я знаю, что предрекли большие шаманы при твоем рождении, поэтому говорю тебе это сейчас. Если будешь ханом, получше оглядывай простой народ: там ты всегда сможешь найти и надежных и честных людей. Даже сейчас можешь сравнить своих дядей, братьев родного отца и этих подданных, которые остались вместе с тобой встречать голодную зиму, хищных зверей и дурных людей. Они ведь могли уйти и с другими нойонами, ведь там хоть какая-то защита и кров, а остались… Но сейчас ты пойми их и не проклинай. Они беззащитны и не вольны выбирать свою долю, их судьбы решаете вы, нойоны. Придет хороший нойон – они и живут хорошо, придет плохой, как этот Таргудай – тогда спасайся, как сможешь. Но если вы еще и воевать начнете между собой и делить подданных как скот, то черному человеку совсем плохо… Ты будешь хорошим нойоном, я это знаю и потому завещаю своим внукам ждать, когда ты окрепнешь и поднимешь свое знамя. И многие будут этого ждать. В народе уже узнали и говорят про тебя. Но теперь ты сам должен встать на ноги, тогда люди пойдут за тобой…
Домой Тэмуджин возвращался со смешанным чувством. Сарахай завещает ему своих внуков, лишь бы он сам поднял свое знамя. Есть и другие, которые пойдут за ним. Значит, выбор он сделал верный, когда отказался отдавать знамя Даритаю. «В главном я прав! – посветлело у него на душе, но тут же вмешалось другое: – Утром нас покинут все, и мы останемся одни в голой степи».
Подходя к своему айлу, он оглянулся по окрестностям, еще недавно таким родным и знакомым, а теперь будто затаившим угрозу и месть.
XXIV
Утром в предрассветных сумерках на опушке западного леса долго выла волчица. Тэмуджин проснулся, сквозь уходящий сон послушал далекую песню зверя и вспомнил, что сегодня должны укочевать от них айлы подданных. Вскочил, быстро оделся под светом догорающего в очаге огня. Матери в юрте не было. Он оглянулся на лежащих тесным рядом братьев, посапывающих под широким бараньим одеялом, и вышел в холодную утреннюю полумглу.
Небо на востоке едва засинело; тускнея, светили не по-летнему крупные звезды. На склоне ярко желтела половина лунного круга. Ветер ровно дул с запада и призывный вой волчицы, несмотря на неблизкое расстояние, слышался отчетливо.
Тэмуджин помочился на стылую землю за кожевенной юртой и, пройдя дальше, замер: там, где еще вечером стояли юрты подданных, было уже пусто. Изумленно оглядевшись, Тэмуджин пошел назад, решив зайти в малую юрту, посмотреть, там ли мать, и тут ему будто почудились людские голоса. Прислушавшись, он уловил еле различимый топот копыт с восточной стороны айла. Он быстро перешел к малой юрте и, обойдя ее, в сотне шагов увидел двух приближающихся всадников. Напрягая зрение, по мастям лошадей угадал в них мать Оэлун и Сочигэл. До него донеслись обрывки разговора.
– Рабынь хоть двоих надо было оставить, – недовольно говорила Сочигэл.
– Мы не прокормим много людей, – мягко, будто оправдываясь, убеждала ее мать Оэлун. – Теперь нам придется беречь еду, а для самих себя мы и сами управимся.
– А коров зачем всех отдали? – не унималась та.
– Их мы все равно не сбережем, если они не подохнут в весеннюю бескормицу, то волки съедят…
– Может и не съедят? У нас сыновья с луками…
– Если волки не съедят, то разбойники нападут. Нам сейчас нельзя привлекать к себе чье-то внимание и детей своих к опасности толкать. А за этими двумя мы уж как-нибудь присмотрим. Они удоистые и младшим на зиму молока хватит…
Заметив его, стоявшего при лунном свете у юрты, Оэлун прекратила разговор. Приблизившись, она окликнула:
– Это ты, Тэмуджин?
– Я, – недовольно ответил он.
С языка его так и срывался горький упрек к ним, что не разбудили попрощаться с подданными, но он не мог этого сделать: мужчина должен просыпаться сам. Матери проехали мимо него и спешились у коновязи.
– Разбуди Бэктэра и зайдите вместе в большую юрту, – сказала Оэлун, привязывая кобылу и обращаясь к Сочигэл. – Надо нам всем собраться и поговорить.
Тэмуджин зашел вслед за матерью в большую юрту. В очаге тускло светились прикрытые сероватым пеплом угли. Подсев, он подбросил на них крупные куски аргала и ждал, когда они разгорятся. Топливо густо задымилось сизо-белым облаком и враз загорелось, осветив юрту, заиграло на решетчатых стенах красноватыми отсветами.
Мать расставила на столе еду, на середину поставила домбо с архи. Поставила на очаг котел с отваренной вчерашним вечером бараниной. Тэмуджин равнодушно смотрел на огонь. Она взглянула на него и сказала:
– Ночью приходил Сарахай и предупредил нас об уходе, но тебя он просил не будить.
– Почему? – быстро спросил Тэмуджин.
– Он сказал: пусть наш нойон не увидит, как его подданные будут уходить как воры, прикрывшись ночной темнотой. Ему будет легче простить их, сказал он, когда в будущем они придут к нему с поклоном.
У Тэмуджина сразу полегчало на душе.
