Зашли Сочигэл и Бэктэр. Тэмуджин пересел на хоймор.
– Садитесь к столу! – Оэлун расставила четыре тяжелые бронзовые чаши. – Тэмуджин, разлей архи.
– О-о, как наша мать сегодня расщедрилась!.. – Сочигэл заблестевшими глазами оглядела стол, хлопнула в ладоши. – Что, будем пировать?
– Будем пировать, – Оэлун закончила с приготовлениями и села на свое место по левую руку Тэмуджина. – И еще нам надо хорошенько поговорить между собой. Ну, садитесь.
Бэктэр сел по правую руку. Сочигэл – ниже Оэлун.
– Ну, – Оэлун взяла свою чашу, долгим испытующим взглядом посмотрела сначала на Бэктэра, потом на Тэмуджина. – Впервые мы, ваши матери, поднимаем винные чаши со своими сыновьями. С сегодняшнего дня вы становитесь для нас взрослыми мужчинами. Поэтому отныне вы и жить и мыслить должны как взрослые люди, а не как малые дети. Понимаете вы меня или нет?
– Да…
– Да, – оба, нахмурившись, ожидая нудных наставлений, опустили глаза.
– Вы остались одни, теперь у вас нет друзей, кроме своих теней. Если уж вас бросили ближайшие братья отца, то помощи вам ждать не от кого. И потому вы должны выпить эти свои чаши, поклявшись в верности друг другу: от вашей дружбы зависит жизнь или смерть рода Есугея… Теперь у вас одна цель: не умереть с голоду, как ожидают ваши соплеменники, вырасти, войти в силу и вернуть отцовский улус. Тогда вы разделите его справедливо, по обычаю, и будете жить как равноправные нойоны. Поклянитесь же перед нами, родившими вас матерями, что до тех пор, пока не вернете отцовский улус, вы будете жить едиными помыслами, как одна душа, как одна голова. Поклянитесь на этом!
– Клянусь! – первым поднял чашу Тэмуджин и посмотрел на Бэктэра.
– Клянусь, – повторил тот, с неловкой улыбкой глядя ему в рот.
– Ну, пейте, – сдерживая вздох облегчения, вымолвила Оэлун.
Выпили.
– Теперь оба смотрите за собой, – предупредила их Оэлун, – родовые онгоны и огонь очага – свидетели вашей клятвы. Кто его нарушит, тот не уйдет от наказания.
В котле скоро вскипело. Бэктэр привстал перед очагом на колени и, взявшись за концы рукавов, убрал котел в сторону. Сочигэл переложила дымящееся мясо в деревянное корыто, поставила на стол.
Некоторое время ели молча, сосредоточенно прожевывая мясо.
– Надо отсюда уходить, – нарушил молчание Тэмуджин, и оказалось, что он высказал общую мысль.
– Вот об этом мы и должны теперь поговорить, – сразу подхватила Оэлун. – Надо найти укромное место, такое, чтобы можно было пережить зиму и без потерь дождаться весны.
– Если так, то надо уходить поскорее! – сказала, как отрубила, Сочигэл и обвела всех вдруг сосредоточенным, непривычным для ее беспечного лица взглядом. – Со дня на день выпадет большой снег и тогда будет поздно.
– Далеко мы не сможем уйти, – подал голос и Бэктэр, обычно молчаливый за столом. – Волов нет, остались две коровы и кони.
– Где поблизости есть укромное место, безлюдное и малоснежное? – поставила вопрос Оэлун. – Вспоминайте.
Тэмуджин вдруг почувствовал в себе какое-то смутное беспокойство. Замерев на месте, он пытался разобраться в том, что его потревожило. Он был уверен, что тревога его связана с тем, что сейчас говорилось между ними, но не мог уловить, с чем точно. Чувствовал: что-то важное кроется там, в темной глуби его мыслей и, напрягаясь внутренне, он искал.
Снова послышался протяжный вой со стороны западного леса и тут его разом осенило. Волчица выла со стороны Бурхан-Халдуна, той самой горы, дух-хозяин которой разрешил ему рубить березу в запретном месте, когда они с Джамухой искали ствол для древок. «Будто зовет туда, к священной горе… – не веря своей догадке, взволнованно подумал Тэмуджин. – Если это на самом деле так, то Бурхан-Халдун убережет нас, не даст погибнуть. Недаром в тот раз он только мне разрешил рубить дерево…»
Подумав про себя, Тэмуджин уверился в своих мыслях и теперь почти не сомневался, что нужно кочевать туда – к подножию горы Бурхан-Халдун.
«И недалеко, и место укромное, людей почти не бывает, – обрадованно перебирал он в уме. – Разбойникам там делать нечего, а корма для нескольких голов скота хватит с лихвой…»
Он сразу успокоился и обрел уверенность: теперь для него все стало ясно.
– Я знаю, куда нужно кочевать, – сказал он.
– Куда же это? – все с любопытством посмотрели на него.
– На Бурхан-Халдун.
Некоторое время все молчали.
– Но ведь там запретное место, – сказала Сочигэл. – У той горы, я слышала, нельзя ничего трогать… Оэлун-эхэ, разве ты не слышала?
Та вопросительно посмотрела на сына.
– Я сейчас съезжу туда, – решительно сказал Тэмуджин. Он был уверен, что Бурхан-Халдун примет его: если тогда не отказал ему в малом, то сейчас, когда решается его жизнь, выручит и в большом.
– Приготовьте мне все для подношения духам-заянам, – сказал Тэмуджин и встал со своего места.
Быстро одевшись и взяв седло, он, ни на кого не глядя, вышел из юрты.
Оэлун и Сочигэл молча переглянулись. Бэктэр хмуро смотрел на огонь.
* * *
Солнце уже поднялось над восточными холмами, когда он приблизился к Бурхан-Халдуну. Из лошадиных ноздрей шел густой пар; из пересохшего рта Тэмуджина тоже, казалось, исходило не меньше белого морозного дыма – он волнения ему перепирало дыхание, внутри все горело жаром.
Копыта рысистого коня глухо стучали по подмороженной за ночь земле. Безлюдная степь, затаившись в угрожающей тишине, окружала его со всех сторон и то, что поблизости не было куреней и даже последние остававшиеся у них айлы укочевали далеко вниз по Онону, еще больше усиливало его одиночество.
Сворачивая к лесу, он еще издали увидел крупную, с седоватой шерстью по холке, волчицу. Жеребец его, бежавший размашистой рысью, тоже заметил ее, издал короткое ржание, предупреждая Тэмуджина об опасности, но он решительно дернул поводьями, направляя его прямо.
Волчица некоторое время сидела неподвижно, глядя на него, потом встала и затрусила в сторону молодых сосновых порослей, опушивших лес. Привставая на стременах, Тэмуджин взволнованно провожал ее взглядом. Перед самой опушкой та остановилась, оглянулась, тяжело поворачивая крупную голову, и скрылась в темных зарослях.
Тэмуджин спешился у потемневшего пенька поваленной им с Джамухой березы. Обрубленные сучья и ветки были сложены кучей в сторонке. Он отвязал седельную суму, разнуздал жеребца, привязав повод к передней ноге, отпустил пастись.
На старом кострище он обломал тонкие, подсохшие прутья березы, высек кресалом искру на овечью шерсть и раздул огонь. Подбросив сучья покрупнее, смотрел, как пламя набирает силу.
Он достал туески с архи, молоком, маслом, сметаной, пенками, мясом, расставил их в ряд у костра. Встав с южной стороны, он капал и бросал в огонь по очереди из туесков, время от времени поглядывая в сторону лысого склона Бурхан-Халдуна, вполголоса просил принять угощения. Затем, обходя огонь по ходу солнца, брызгал восьми сторонам света. Наконец, налив полную чашу архи и повернувшись к самой горе, он в полный голос обратился к ней:
