Позволь вновь открывать тебе глаза, позволь вновь сделать тебя счастливой!
Рольф
Опасаясь выдать себя, он не сказал Другому, откуда приехал. Это была излишняя предосторожность, к тому же она лишала возможности затрагивать в беседе с Другим темы и предметы, которые могли бы сыграть роль наживки, чтобы подловить Другого на один из крючков. В конце концов пришлось назвать собственный город так, будто он жил там некоторое время.
– У меня когда-то тоже имелось там пристанище. Знаете, дома у реки, между новым мостом и самым новым. Забыл, как он называется.
– Да, мы тоже жили в этом районе, только за школой, у поля. – Он назвал собственную улицу, ту, где действительно жил.
Другой наморщил лоб.
– А соседей припоминаете?
– Некоторых припоминаю.
– Помните женщину, которая жила в доме номер тридцать восемь?
– Темные, каштановые волосы, карие глаза, скрипачка, двое детей, муж – чиновник? Вы ее имеете в виду? Вы знали ее?
Другой качнул головой:
– Надо же, какое совпадение. Конечно, мы были знакомы. Я хочу сказать… – Он взглянул на свои руки. – Весьма добропорядочная дама.
Моя жена, добропорядочная дама. Хотя сказано это было вполне почтительным тоном, но прозвучало как-то снисходительно, даже высокомерно. Он почувствовал раздражение.
Он досадовал и тогда, когда проигрывал Другому в шахматы. Это, впрочем, случалось редко, поскольку тот играл рассеянно, заглядывался на улицу, на проходящих женщин, на собаку, лежавшую возле соседнего столика, увлекался разговором, расхваливал собственные ходы, а когда видел их неудачность, то с обиженным видом брал их обратно; свои поражения он объяснял крайне многословно, приводя разнообразные аргументы в пользу того, что, вообще-то, должен был непременно выиграть. А выигрывая, радовался, будто ребенок. Подчеркивал тонкость своего размена ладьи на коня или хитроумную жертву пешки, расписывал стратегический замысел ослабления ферзевого фланга ради укрепления позиции в центре – воспроизводился весь ход игры и отдельные эпизоды в качестве доказательства собственного мастерства и превосходства.
Дней через десять Другой попросил в долг. Нельзя ли расплатиться за него? Дескать, портмоне по забывчивости осталось дома. На следующее утро просьба повторилась. Оказывается, деньги остались не дома, а в кармане брюк, которые отданы в химчистку и будут получены лишь к выходным. Поэтому приходится просить сравнительно крупную сумму, ведь надо дотянуть до конца недели. Четыреста марок будет, пожалуй, многовато, а вот как насчет трехсот?
Деньги он дал, но ощутил досаду. Причиной были и выражение лица, с которым высказывалась просьба, и мина, с которой принимались деньги. Словно, принимая деньги, Другой делал ему одолжение.
Он досадовал на себя, ибо не знал, как поступить дальше. Продолжать шахматные партии, совместные прогулки, выдачу денег в долг, выслушивание хвастливых историй, среди которых однажды появится история о романе с его женой? Надо сделать решительный шаг навстречу событиям.
Он написал своей домработнице, приложил письмо Другому, попросил ее отправить письмо по указанному адресу.
Да, пожалуй, нам следует снова встретиться. Через две-три недели я заеду в твой город, и мы могли бы увидеться. Покажи, как переменилась твоя жизнь. Покажи твою работу, твоих друзей и, если таковая появилась в твоей жизни, близкую тебе женщину. Тогда можно было бы, вероятно, продолжить наши отношения с того момента, где они оборвались. Тогда, возможно, найдется место в твоей жизни для меня и в моей для тебя. Именно в жизни, а не на ее обочине.
Т.
Он навестил Другого. Позвонил прямо в дверь, без приглашения, без предупреждения. Табличка из полированной латуни с фамилиями жильцов, звонки и переговорное устройство, дизайн, гармонирующий с опрятным фасадом дома и парадным в духе югенд-стиля, фамилия Другого значилась на табличке последней. Дверь парадной была открыта, он вошел и, не найдя фамилии Другого на дверных табличках обеих квартир в партере, спустился на несколько ступенек вниз по лестнице, которая была из мрамора, как и пол просторной парадной, и перила которой на марше, ведущем к верхним этажам, были из резного дуба. Ступеньки спускались в подвал, справа появилась железная дверь с надписью «подвал». Но слева обнаружилась квартира, на входной двери имелась табличка с фамилией Другого. Он позвонил.
– Госпожа Вальтер? – откликнулся Другой. – Сейчас открою!
Спустя минуту Другой отворил дверь и возник на пороге в обвисших спортивных брюках и несвежей нижней рубашке. За его спиной виднелось выходящее в сад окно, расположенное на уровне земли, неубранная постель, на столе гора посуды, газеты и бутылки, возле шкафа стояло два стула, еще одна распахнутая дверь обнаруживала душ и унитаз.
– О! – удивился Другой и, отступив назад, почти закрыл входную дверь. – Вот это сюрприз.
– Я просто решил…
– Грандиозно, воистину грандиозно. Жаль, что я не могу принять вас должным образом. Здесь тесновато, а наверху я давно не следил за порядком. Я, знаете ли, два месяца назад переместился в подвал, чтобы присматривать за черепашками. Любите черепашек?
– Мне не доводилось…
– Никогда не доводилось иметь с ними дела? А ведь их толком не знают даже те, кто держит черепаху у себя дома. Как же можно любить то, чего не знаешь? Пойдемте со мной! – Они прошли через железную дверь в котельную. – Скоро можно будет их выпустить, но я говорю себе – лучше перестраховаться. Ведь в наших краях черепахи практически не производят на свет потомство. Когда старая черепаха стала копаться осенью в кустах, я мог предположить что угодно, кроме кладки яиц. Три яйца я сохранил в котельной, из двух вылупились маленькие черепашки.
Освещение котельной было тусклым. Глаза еще толком не привыкли к нему, а Другой уже взял его за руку, положил на ладонь крохотную черепашку. Он чувствовал, как та елозит, нежно царапает его ножками. Потом разглядел ее – в панцире, как у взрослых черепах, такая же складчатая кожа на шее, такое же медленное движение век, прикрывающих древние, мудрые глаза. В то же время черепашка была трогательно маленькой, а тронув ее пальцем правой руки, он почувствовал мягкость панциря.
Другой следил за ним. Он был довольно смешон в своих спортивных брюках, свисающих с толстого живота, руки худые и бледные, на лице написано неизменное ожидание похвал и восхищения.
Говорил ли он правду? Или просто купил черепашек? Но разве такие маленькие черепашки продаются? Неужели он обычно носит корсет, чтобы скрывать живот? Неужели он обитает в этом подвале лишь затем, чтобы хвастать приличным адресом и выходить по утрам из приличного дома в солидном костюме?
Крохотная черепашка на ладони растрогала его едва ли не до слез. Такая юная и уже такая древняя, столь беззащитная и уже столь мудрая. В то же время Другой вызвал у него чувство досады. Его неопрятный вид, запущенное жилье, его бахвальство, его жажда получить признание – и этого неудачника предпочла Лиза?
