С блеском выдержав экзамен, она поделилась с ним своим проектом частной стоматологической клиники. Подготовку она начнет во время предстоящей ей ординатуры. Не хочет ли он вписаться? Поучаствовать в планировании и строительстве вместе с ней в качестве архитектора? И как негласный компаньон обеспечивать вместе с ней финансовый успех и получать навар?
– Кому нужна частная стоматологическая клиника?
– А кому нужны твои квартиры? Или твои мосты? Или твои картины? – Она смотрела на него с вызовом, словно хотела спросить: «А кому нужен ты?»
Он сперва опешил, потом рассмеялся. Какая, однако, эта Хельга воительница! Надо будет внимательно читать архитектурный и компаньонский договоры, а то ведь, пожалуй, надует.
Она увидела, что его вопрос не был какой-то принципиальной позицией, и стала терпеливо объяснять ему преимущества стоматологической клиники перед зубоврачебной практикой:
– Ты, наверное, думаешь о том, что твой врач часто давал тебе направления в клинику, а твой зубной врач еще никогда тебя в стоматологическую клинику не посылал. Но ты состаришься, можешь не сомневаться, и тогда даже если твой стоматолог все так или сяк сделает, то отдельный специалист по консервативному лечению, и другой по протезированию, и еще один по пародонтозу обработают тебя куда лучше.
Сначала «кому ты нужен», а потом «ты состаришься» – Томас подумал, что в их взаиморасчетах дающего и получающего ему причитается несколько более любезное обхождение.
Она прочла это по его лицу. И она сказала ему, как ей подфартило, что он есть в ее жизни. И как она восхищается тем, какой он крутой архитектор и художник. И какой он мужчина. И как улетно она рядом с ним чувствует себя женщиной.
Больше ей ничего говорить не пришлось.
5
Лето было перенасыщено энергией. Город энергично тянулся в небо подъемными кранами, копал в земле ямы и растил дома. Энергия атмосферы разряжалась бесчисленными грозами. Днем стояла жара, к полудню набегали облака, а к вечеру небо мрачнело, поднимался ветер, и в сверкании молний и раскатах грома падали первые тяжелые капли дождя. Лило двадцать минут, или полчаса, или три четверти часа. Потом в городе пахло пылью и дождем и было тихо, пока люди, загнанные грозой в дома, не выходили на вечерние улицы. Ненадолго снова светлело: в лучах позднего солнца становились прозрачными сумерки между темнотой грозы и темнотой ночи.
Томас чувствовал себя энергичным, пружинистым, легким. Он успевал все: обдумывать мост через Гудзон, писать серию картин, разрабатывать проект частной стоматологической клиники, вести текущую работу в бюро. Он планировал с Юттой два-три года в Нью-Йорке, с Вероникой – совместную жизнь после развода с Юттой, с Хельгой – то, что она называла обеспечением их успеха и навара. Он испытывал восторг жонглера, который включает в свою игру все больше колец и которому его игра удается еще с одним кольцом, и еще с одним, и еще…
А как у жонглера насчет страха? Не растет ли и страх с каждым следующим кольцом? Понимает ли жонглер, что его игра не может продолжаться вечно и неизбежно споткнется, собьется и рассыплется? Или он этого не понимает? Или ему все равно? В это легкое лето легким представлялось Томасу и окончание игры. Осторожно откидывать в сторону одно кольцо за другим. Дружески сказать Хельге, что все в прошлом, что он будет рад остаться ее другом и помогать ей как друг, но что совместного строительства и негласного товарищества не будет. С Вероникой спокойно обсудить окончание отношений. Алименты, его контакты с Кларой, ее представительство, его ателье – она умеет вести переговоры, она деловая женщина и так же заинтересована в прибыльной продаже его картин, как он в контактах с дочерью. А Ютте сказать, что пятнадцати лет достаточно, они могут остаться родителями для детей и партнерами в бюро, но в остальном свободны. Что в этом трудного – вывести кольца из игры так же, как вводил? Или только одно из них, или сразу несколько…
В августе ему исполнялось сорок девять. Каждая из трех его женщин хотела отпраздновать этот день с ним. Он уже привык ускользать от двух, чтобы побыть с третьей. Так же легко было ускользнуть от всех трех.
Он провел этот день один, и это было похоже на прогул в школе. Он уехал за город на озеро; поплавал, повалялся на солнышке, попил красного вина, поспал, потом проплыл еще кружок. Вечером нашел на другой стороне озера ресторан с террасой. Ел, пил красное вино и смотрел в вечернее небо. Он был доволен собой и миром.
Благодаря красному вину? Благодаря тому, что день и вечер были хороши? Благодаря успехам в профессии и у женщин? У него оставался еще год времени до того, как стукнет пятьдесят и уже надо будет подводить итоги. Но за это время новых глав в книге его жизни не появится. Скоро уже тридцать лет, как он вошел в этот мир, чтобы сделать его лучше и счастливее. Потому что на земле ведь достаточно хлеба для всех – и роз, и миртов, и любви, и красоты, и сладкого горошка. Этот сладкий горошек у Гейне
[12] особенно впечатлил его тогда – больше, чем коммунистическое общество у Маркса, – хотя он понятия не имел, как этот сладкий горошек выглядит, каков он на вкус и чем отличается от нормального. Но и о том, как выглядит коммунистическое общество, каково оно на вкус и чем отличается от нормального, он тоже не имел понятия. Сладкий горошек? Да, сладкий горошек найдется для всех – как только лопнут стручки.
Снова ввязываться в политику? Приписаться к зеленым, где были его тогдашние друзья? Или к социалистам, где обретаются нынешние? Они призывали его стать политически активным. Административно объединенные Берлин Восточный и Берлин Западный должны были срастись и политически, и архитектурно. Одно не пойдет без другого, и ни то ни другое не пойдет без таких мужчин, как он. Без мужчин… в политике он предпочел бы иметь дело с женщинами. С какой-нибудь политической эманципе в никелированных очках, с узлом рыжих волос, у которой, когда она развяжет узел, волосы роскошно падают на плечи, а глаза без очков смотрят удивленно и соблазнительно.
Он смеялся про себя. На этот раз дело было в красном вине. Но только ли в красном вине? Не сокрыта ли в бокале красного вина некая мудрость, которая осеняет того, кто осушает его? Мудрость сладкого горошка? Чтобы ты мог сделать кого-то счастливым, нужно, чтобы ты сам был счастливым. Нужно, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты этому радовался и мог поспособствовать тому, чтобы и другому было хорошо. И даже если осчастливишь только себя самого – хоть на грамм счастья, который принесешь в мир, то мир станет счастливее. Нужно только никого ничем не обижать. Он никого ничем не обижал.
С такими мыслями сидел Томас на террасе. Сияла луна, и ночь была светлой. Ах, как это приятно, когда ты заслуженно и по праву доволен собой и миром!
6
Осенью ему пришлось лететь в Нью-Йорк. Переговоры с мостовым консорциумом затянулись на недели, и стиль их ведения был для него невыносим. Фальшивая доверительность обращений по имени, фальшивая доверительность разговоров о жене, детях и вылазках на уик-энд, фальшивая сердечность утренних приветствий – ему было тошно от этого. И ему становилось тошно, когда в очередном письменном проекте договора он неизменно обнаруживал только половину достигнутых накануне устных договоренностей, а другую половину приходилось обсуждать заново. К тому же, когда переговорный и рабочий день в Нью-Йорке заканчивался, начинался рабочий день в Токио, и приходилось чуть не до утра еще раз обговаривать все по телефону с токийским партнером.
